Некоторые люди, наиболее здравомыслящие, полагали, что все это дело — фальшивка. Как такое возможно, что совершивший свои преступления более тринадцати лет назад бандит преспокойно, никого не трогая, прожил в Финляндии все эти годы. Или его маниакальность проявилась именно тогда, а потом он начал вышивать крестиком и увлекаться строительством песочных замков? Или секретные службы в стране настолько хреново работают, что никак не могли словить ужасного маньячиллу?
Они подписывали меморандум, как свидетельство своего личного трезвого и здравого рассудка. Другие, наиболее радикальные — и таких хватало — ставили свои фамилии, как бы символизируя борьбу с нынешней властью. Третьи ставили просто так — из личной симпатии к сборщику или сборщице подписей.
Постепенно процесс, как Арвид и предполагал, перекинулся и на другие страны. Еще свежи были в памяти прогрессивных европейских умов события суда над поджигателем Рейхстага Димитровым, который устроили немецкие фашисты. То, что случилось в Берлине, было позором всей юриспруденции. То, что должно было произойти в Хельсинки, могло только подтвердить факт: система, блин, в жесточайшем кризисе. Антикайнена поддерживали. И, вероятно, в большей степени это происходило потому, что народ вполне разумно опасался, что то же самое может произойти и с каждым из них, случившись по несчастью оказаться в застенках режима.
В Париже, Стокгольме, Копенгагене прошли демонстрации в поддержку Тойво. Как ни странно, его поддерживали белоэмигранты и спортивные общества, а также все студенчество. Ветераны Первой Мировой войны, даже если не могли лично участвовать в маршах, ставили подписи под воззваниями.
Газетчики дружно влились в пропаганду, преследуя, конечно, свои иезуитские цели. Чем больше скандала, тем больше аудитория, тем больше баблосиков. Антикайнен сделался знаменитостью.
За океаном система судопроизводства переживала не самые лучшие дни. Только в 1929 году отменили закон, разрешающий вешать граждан за шею по личному распоряжению судьи. Судья, или, как его называли тогда, «чертова кукла», мог убить любого, кто ему просто не пришелся по нраву. Не своими руками, конечно, а руками охочих до этого людей. Ввели даже должность такую — «полицейский понятой». Организованные и вооруженные за казенный счет понятые громили трудовые лагеря отчаявшихся людей, скитающихся по Америке в поисках работы. Великая депрессия — это не прыгающий с окна небоскреба на мостовую Уолл-стрит банкир, это миллионы голодающих мужчин самого дееспособного возраста, их молодые жены и малолетние дети.
Больше всех, конечно, в США страдали эмигранты, в том числе и переселенцы с Финляндии. Их лишения, некогда преуспевающих земледельцев и деревопереработчиков, были просто ужасны. Протестовать было нельзя — понятые могли забить до смерти любого организатора. И тут на «помощь» пришел Антикайнен.
Власть решила: пусть будет какой-то неизвестный финн за океаном, чем последователи недорослей Бонни и Клайда, снискавших себе популярность истреблением полицейских, ограбление банков и швыряние деньгами.
Собираться в демонстрации в поддержку Тойво не возбранялось, и они проходили по всем крупным городам, а самая организованная и крупная манифестация состоялась в Нью-Йорке в ноябре 1935 года. Пожалуй, главной целью этих сборищ, помимо заявленной защиты Антикайнена, было то, что люди, в общем-то, достаточно разобщенные, смогли контактировать между собой.
Их разговоры, обсуждения и обмен слухами способствовал в немалой степени тому, что финны потянулись обратно в Европу. Да, что там, в Европу — они поехали в Советскую Россию. Продав за бесценок свой кров, погрузив на пароходы бездействующее оборудование, они отправлялись в Питер, то есть, конечно же — в Ленинград. И оттуда, получив от Советского правительства кредиты на организацию производства, они разъехались по Карелии и Ингерманландии. Почему-то близость к государственной границе былых финских граждан тогда власти не смущала. В Олонце и деревнях, в самом Петрозаводске начали создаваться коммуны переселенцев. Первый водопровод, несмотря на саботаж и откровенное вредительство революционеров-ленинцев, в Петрозаводске создали именно финские рабочие руки, объединенные в слесарные мастерские и инженерное управление.
И все знали об Антикайнене, его авторитет был велик. Не так, конечно, как у Сталина, но все же. Великий вождь и учитель разрешил пропагандистской машине немного покрутиться, склоняя на все лады имя «красного финна».
«Кто такой Тойво Антикайнен?» — спрашивали в Памире местного жителя, который помимо традиционного басмачества еще подрабатывает в каком-нибудь «аулкоме». Тот, сощурив глаза, укажет на горный пик. «Это», — скажет он. — «Тойво Антикайнен».