Зима прошла, прошла война. Прошли морозы, а сквозь истлевшие косточки безымянных солдат начала прорастать трава-мурава. Долина Смерти, черт бы ее побрал. Ветераны Зимней войны старались ее не вспоминать. Зато пропаганда радовалась вновь приобретенным территориям, где быстрыми темпами поселили переселенцев из Украины и Белоруссии. Кому повезло — в брошенные финские дома. Кому не очень — в бараки. Все это временно, потом будет по-другому.
По-другому не стало. Временщики развалили старые финские дома, а бараки превратили в полное подобие сараев — с надеждой на отъезд в розовые дали. С такой же мечтой стали жить и ребята сороковых годов, и внуки, и даже правнуки. Через шестьдесят лет начали к ним с экскурсиями приезжать те дети, другие, что покинули свои дома вместе с родителями, вытесненные из Салми, Сортавала, Хелюля и прочих населенных пунктов, чтобы поклониться отчему дому, от которого зачастую остались лишь одни мощные фундаменты.
«Почему они разрушили все?» — шептали они друг другу на иностранном языке.
Се ля ви, отвечали гиды-переводчики.
До Тойво отголоски странной зимней войны не доходили вовсе. А если бы и дошли, то он был бы уверен, что его боевые шиши с того далекого 1922 года обязательно курируют и консультируют нынешних командиров, чтобы бить финнов их же оружием — полной адаптацией к зимним условиям.
Конечно, все было так, да не так. Почти всех бойцов лыжного диверсионного отряда истребили в 1936 — 37 годах, не считаясь с их опытом и знаниями. Тойво Вяхя, убийца с синими наивными глазами, остался жив, да и то лишь потому, что стал Иваном Петровым возле китайской границы на Дальнем Востоке.
Антикайнен ничего этого не знал. В тягостные минуты одиночества в своей камере, когда силы истязать свое тело физической гимнастикой Гусака кончились, а другие силы, чтобы взяться за очередную книгу, еще не нашлись, он тупо смотрел в самый темный угол своей кельи, и слезы выступали у него из глаз.
Ему мерещились друг Оскари Кумпу, добродушный медведь, лукавый сказочник Архиппа Перттунен, а также печальная мама. Все они не принадлежали к миру живых, и мамы тоже не было на этом свете. Он это чувствовал, даже не пытаясь узнать у своего адвоката истинное положение вещей. Все умирают. И он умрет.
Он видел много мертвых, только никогда не видел своей Лотты. Она не приходила к нему во снах, Тойво тщетно пытался отыскать ее на войне мертвых, но Лотта просто ушла. Порой ему начинало казаться, что он не помнит, как она выглядела, но это было неправда. Иногда он так отчетливо вспоминал ее образ, что удивлялся сам себе. Всегда это случалось совершенно нечаянно, вроде бы даже не к месту, но именно это обстоятельство и заставляло его верить, что Лотту ему не забыть никогда.
С Оскари Антикайнен пытался говорить, рассказывал ему что-то, но тот не отвечал, молча улыбался из угла и кивал головой. Зато Архиппа всегда болтал без умолку, правда, Тойво ничего не слышал — видел лишь то, что у него шевелятся губы и, порой, кривятся в усмешке. Ну, а мама всякий раз сдержанно плакала, словно боясь, что этим может рассердить. И из его глаз текли непрошеные слезы, чего с ним почти никогда не бывало.
Может, поэтому Тойво и не терял своего рассудка даже на малейшее время. Он был один, но с ним в особо трудное время были его близкие. А самый близкий из всех человек всегда оставался в его сердце.
Ну, не считая других, конечно, по настоящему родных — Сталина, Ленина, да еще Карла Маркса. Не кривя душой, следовало бы заметить, что с этими именами он ложился спать, и с ними же на устах — просыпался. Вранье, конечно, но один раз покривить душой можно, это как бы не в счет. А все ж таки напрасно Тойво так скептически относился к своим вождям. Не все были безразличны к его судьбе.
Уже по завершению войны в конце марта 40 года товарищ Сталин с подачи Председателя Карело-Финской ССР Куприянова согласовал одним из пунктов подписания мирного договора с Финляндией — возврат на Родину товарища Адольфа Тайми. Он также поинтересовался:
— Ну, а с Антикайненом что? Давайте его тоже возвернем?
Иосиф Виссарионович никогда не забывал ни чужих заслуг, ни, тем более, своих. К чужим он относился ревностно, к своим — с гордостью. Ему не очень нравилось, когда имя Антикайнена гремело по всей стране, но он также не забыл, что разработанный им Видлицкий десант на Ладоге столь успешно осуществился при участии этого самого Антикайнена.
— Давайте, дорогой наш товарищ Сталин! — хором согласился Куприянов и все прочие. — Только у того пожизненное заключение, финны на это не пойдут.
— Точно? — насупил усы товарищ Иосиф Виссарионович.