Отто усмехнулся и с любопытством посмотрел на охранника. Угадал Антикайнен или нет?
Похоже, что угадал: парень смутился и пытался найти вариант решения.
— Да не переживай ты так, дорогой ты наш товарищ! — радостно сказал Куусинен. — Я тебе расписку напишу на форменном бланке. Уж с моей подписью, поверь мне, любая бумага — документ! Мы же советские люди!
— Да, но, — хотел, было, возразить охранник.
— Иначе как бы я вошел сюда, коли у меня такого права не было? — настаивал Отто. — У меня много прав. А вот ты, дорогой товарищ, сейчас можешь с нами выпить и закусить. Я же пока документ оформлю по всем правилам. Потом товарищам расскажешь, что сидел за одним столом с самим товарищем Антикайненом, героем беспримерного по мужеству зимнего похода в тыл к империалистам.
— Правда? — уже с меньшей долей сомнения спросил парень.
— Конечно, правда! — твердо сказал Куусинен и налил ему водки в свою граненую стопку. — Мы же не враги, чтобы нас пасти! К тому же товарищу Меркулову известно, где найти и меня, и товарища Антикайнена.
— Это уж точно, — улыбнулся охранник и залихватски маханул стопку. — Он человека из-под земли достанет.
Вроде бы получив разрешение на свободный выход из Гоп-компании, Куусинен, тем не менее, не очень торопился. Тойво удивился, но ничего не стал предпринимать: старший друг всегда знал, что он делает и зачем.
— А вот скажите, любезный товарищ Сеня, — дюжий охранник, слегка смущаясь представился: Ксенофонт. Но Отто решил не коверкать язык и, тем более, слух, сократив имя до вполне привычного. — А почему у вас, так сказать, резиденция для сотрудников и тех, кто под надзором, помещена среди гопников? Ведь эта братия непредсказуемая, да и неуправляемая, порой.
— Ну, товарищ Отто Иванович, не для поднадзорных, а тех, кто на испытательном сроке, то есть, карантине. А эти гопники, как вы говорите, за лишнюю бутылку мать родную продадут. Не говоря уже о тех испытуемых, что не выдерживают и пытаются скрыться отсюда в неизвестном направлении, — объяснил Ксенофонт.
Он отличался весьма хорошим аппетитом и устойчивостью к выпивке, отчего Тойво предположил, что тот, не иначе, из поповской семьи — только там такая закалка. Не в семье, конечно, как таковой, а в религиозной общности.
Еда и водка почти подошла к концу, как Отто, бросив взгляд на карманные часы Буре, засобирался.
— Ну-с, дорогой товарищ Сеня, мы с вашего разрешения пойдем, — сказал он, поднимаясь из-за стола. — А вы позвоните на всякий случай своему начальству, доложите о нас — и вам спокойнее, и нам хорошо.
— Ах, да, — согласился охранник и с сожалением посмотрел, как Тойво доедает последний кусок семужки на белом хлебе с маслом. — Кому же мне позвонить-то?
Антикайнен, решив, что вопрос к нему, выпустил изо рта на подбородок каплю подтаявшего масла и ответил.
— Товарищу Меркулову.
Отто укоризненно на него посмотрел, пока тот салфеткой вытирал лицо.
— Нету у меня такого допуска, — усмехнулся Ксенофонт. — Пожалуй, Ивану Ивановичу позвоню — он самый старший из всех прочих моих начальников.
— Вот-вот, — словно бы с облегчением вставил Куусинен. — Звоните непременно Ивану Ивановичу и скажите, что товарищ Антикайнен, депутат от Калевальского района Карело-Финской ССР в Верховном Совете СССР, отбыл вместе со мной в подведомственную гостиницу. Свои должности я указал на расписке.
Охранник с сожалением оглядел опустошенный стол и тоже поднялся.
— Пойдемте, товарищи. Я вас провожу к выходу.
Выход оказался там же, где и вход — через коридор беспокойных гопников.
— Ему следовало доложиться по инстанции, — объяснил Отто, когда они вышли на улицу. — Надо было скоординировать это дело.
Куусинен выждал момент, когда закончился рабочий день всех служащих, предположив, что пижон Иван Иванович, как его описал Тойво, таким погожим майским вечером неминуемо уйдет со своей работы. Вместо него, конечно, останется дежурный, который не в курсе. Он примет доклад Сени и ничего не предпримет.
А другие начальники, что пониже, могут и помешать, потому что захотят проявить бдительность и просто выслужиться.
Тойво понимал, что немедленно убраться из Москвы не получится — это может скомпрометировать друга Куусинена.
Да и куда, собственно говоря, ему двигать? Из былых соратников в живых осталось всего несколько человек — всех, кто не скрылся, перебили путинские соколы. Простите, сталинские соколы. В Петрозаводске, где жил Отто, пожалуй, вовсе нет никого знакомого. В Питере — никого не осталось.