— Ваш номер 272. Требование выполнять правила социалистического общежития.
— И с крыши не сигать, — добавил Тойво.
Дежурная по этажу на это никак не отреагировала и снова замерла за своей конторкой, уставившись прямо перед собой. Антикайнен хотел помахать перед ее лицом рукой из стороны в сторону, да передумал — ну, как достанет она сейчас из своей отутюженной юбки парабеллум и приведет к общему знаменателю социалистического общежития!
В самом конце глухого коридора располагалась рекреация, или специальный закуток для курения. Звук его шагов скрадывал толстый бордовый ковер на полу, поэтому молодая женщина, курившая длинную сигарету на длинном мундштуке, его приближение заметила не сразу.
Дама чем-то неуловимо напоминала актрису Марлен Дитрих, одета она была просто, но, вероятно, очень дорого: невычурное платье подчеркивало округлости ее фигуры, волосы ниспадали на плечи, открывая лоб. Даже если бы она жевала козью ногу во рту — в смысле, папиросу самодельной конструкции — и то выглядела бы очень эффектно.
Тойво уже подумывал, чтобы подкрасться незамеченным, а потом гаркнуть прямо в ее ухо «хайльгитлер» — то-то она бы порадовалась. Но она заметила приближение нового человека, небрежно смахнула пепел в пепельницу и заулыбалась. Улыбка ее была прекрасной и открытой.
— Здравствуйте, вы, должно быть, наш новый сосед. А меня зовут Лена, приятно познакомиться, — сказала Рут фон Майенбург.
— Здравствуйте, — ответил Тойво и тоже представился. — Василий Алибабаевич.
Конечно, имя, сорвавшееся с языка было так себе, но он оробел, как сын дехканина, и потерял дар речи, как условный Василий. Но это не смутило Рут. Она принялась улыбаться еще пуще прежнего, в упор разглядывая финна.
Антикайнен, решив, что разговор закончен, бочком-бочком попытался ускользнуть, но Рут его задержала:
— Неужели вы так торопитесь, что не можете уделить даме пару минут для вполне светской беседы?
— Могу! — решительно согласился Тойво и выдавил из себя робкую улыбку.
Оказалось, что в номере 271 проживает Эрнст Фишер, муж этой прекрасной дамы. Ну, а теперь, когда в Европе разворачиваются столь кровавые и знаковые события, ей самой приходится коротать время здесь, в Москве.
— Раньше я подолгу бывала в командировках, а муж работал здесь в Коминтерне. Встречались нечасто, но семье это не мешало, — лукаво улыбаясь, сказала она. Вероятно, когда она надолго задержалась в столице, что-то в их семейной жизни разладилось.
— А знаете что? — предложила, вдруг, Рут. — Давайте отметим наше знакомство и ваше вселение в «Люкс».
— Где? — конечно, это был самый уместный вопрос.
— А у вас, — ответила женщина и легко и непринужденно рассмеялась.
— Так я еще там не был, — отчего-то в голову Тойво лезли только самые оригинальные мысли, которые он тут же озвучивал.
— Так идите же быстрее, — Рут даже слегка подтолкнула его к двери. — А я буду через пять минут, захвачу кое-что из снеди — не за пустым же столом сидеть!
Когда она пришла, они не просидели за столом очень долго. Потом Лена призналась, что она на самом деле Рут. Она была австрийской коммунисткой, которую иногда друзья называли «красной графиней» Рут фон Майенбург.
— Друзей у меня осталось не так много, — вздохнула она. — Да и большинство под Гитлером. А я тебя с первого взгляда узнала!
Она приподнялась на локте и все с той же улыбкой посмотрела в его глаза.
— Ты герой Тойво Антикайнен. Тот, что позарез был нужен коллеге моего шефа Глебу Бокию.
Тойво удивился, но не очень. Только такие открытые и мгновенно располагающие к себе дамы могли работать в ГПУ. Им позволялось все, потому что за границей без них ГПУ не могло бы собрать и десятой толики материала, которым сейчас обладали.
— А шеф — это Трилиссер? — спросил он.
— Да, его в этом году расстреляли, — вздохнула она. — А скажи, тебе там больше нравится, чем здесь?
Тойво пожал плечами. Для него «там» — это сейчас тюрьма, камера смертников, одиночка. А еще раньше — война мертвых. И только когда-то Лииса и безлюдность Тохмаярви. Ну, а Лотта — это уже не там. Это было чудо.
Чутко заметив изменение настроения у Антикайнена, Рут попыталась это настроение у него поднять. Конечно, ей это удалось.
В Москве не бывает белых ночей, однако когда женщина решила идти к себе, на востоке заалела заря.
— Ты мой финский богатырь, — сказала она. — А как это звучит по-фински?
— Я теперь не совсем финский, — вздохнул Тойво. — Я красный финн. Puna.