А Лехти тем временем, эпатажно склонив голову к плечу, написал на бумажке из рабочего блокнота-ежедневника одно слово и пририсовал к нему витиеватый вопросительный знак. Потом, развернув, придвинул к Антикайнену.
Надпись гласила: «Деньги?»
Раха в Рахе, невесело подумалось ему. Значит, опять все упирается в потерянных в далеком 1918 году сотнях тысяч марок. Вот, значит, каков Маннергейм. Свербит у него в одном месте, не может осознавать себя одураченным.
Молчание Тойво адвокат расценил по-своему, по-адвокатски.
— Уполномочен заверить, что несмотря на всю тяжесть обвинений вас выдворят из Суоми и выдадут Советской стороне в оговоренное время. Конечно, без права посещения в дальнейшем Финляндского государства.
Антикайнен не ответил.
— У вас нет другого выхода. Так сделайте же первый шаг на свободу!
Тойво молчал.
— Хорошо. Даю вам, как говорится, время на раздумья. Утром ожидаю ответ. Ну же! — распалялся Лехти. — Хорошая сделка. Заплати — и будь на свободе с чистой совестью!
Антикайнен звякнул своими кандалами и произнес:
— А что — обвинения уже выдвинули?
Адвокат не стал торопиться с ответом. Он томно вздохнул, почесал холеным мизинцем кончик своего носа, потом внимательно и даже с некоторой долей сочувствия посмотрел на Тойво. Все это у него получилось настолько выразительно, что другой бы собеседник разрыдался от отчаянья и умиления, заломил бы руки в отчаянной тоске и согласился бы на все условия.
Но перед Лехти Корхоненом не сидел другой собеседник. Антикайнен отнюдь не пытался быть собеседником, ибо такая роль худо-хорошо, но подразумевала некоторый контакт, вполне способный перейти к сочувствию и пониманию. Заключенный Антикайнен был врагом адвоката Корхонена. И вовсе не пытался скрыть своего отношения.
Лехти внезапно закашлялся, словно бы поперхнувшись. Именно этот внезапный приступ кашля выказал, что, собственно говоря, самодовольство и самолюбование растворилось в гораздо более неприятном чувстве — растерянности.
— Э, — проговорил адвокат. — Э.
Тойво молчал и, не шевелясь, смотрел прямо ему в глаза.
— Так сказать, в вербальной форме, — сказал Лехти. — Думаю, Вам не особо нужны какие-то бумаги, ведь Вы сами прекрасно знаете о своей виновности. Так зачем же нам доводить до абсурда гласности и публичного слушания дело, которое, как мне сообщил мой наниматель, может решиться прямо здесь и сейчас. На данном этапе достаточно одного Вашего согласия, после чего мы оформим все протокольные формальности.
Антикайнен позвякал кандалами.
— Как я уже говорил, завтра утром я вновь намерен увидеться с Вами. Будьте благоразумны. Это Ваш единственный шанс.
Казалось, адвокату уже не терпелось выйти из этой камеры. Что-то некомфортно ему сделалось, а именно от этого ощущения он уже отвык за целый год достатка и успеха.
Он поспешно поднялся со стула и постучал в дверь.
— Итак, до завтра, — проговорил Лехти, когда вертухаи, с любопытством оглядели камеру, войдя внутрь. Они ждали опять лужи мочи и крови, расчлененные члены и сочлененные кандалы. И людоеда они тоже ждали, чтоб тот выказал себя.
Но все было тихо и без потрясений. Даже какая-то неинтересно. Вертухаи убрали оружие в кобуры.
Лехти Корхонен поспешно вышел и, когда его уже никто не мог видеть, кружевным крахмальным платочком вытер испарину на лбу. Отчего-то его бросило в пот.
— Чудовищно! — прошептал он, непонятно что имея в виду.
Адвокат не привык доверяться своим чувствам, вся его жизнь была строго прагматична. На каждое действие можно было найти вполне рациональное и законное оправдание, либо же, наоборот — не менее убедительное и законное обвинение. Все в зависимости от призового фонда. И это было правильно!
Но заключенный Антикайнен был пугающе иррационален. Он даже смотрел так, будто заглядывал в душу. А в свою душу Лехти не заглядывал уже давно. Впрочем, как и любой другой адвокат или юрист. Нет души — есть бумажка, в которой черным по белому прописан тот или иной закон. По ним и живи, черт побери! Именно за это тебе и платит государство деньгу малую.
Адвокат вышел из крепости в скверном настроении, совершил звонок с телеграфа, пытаясь обнадежить собеседника, что все, типа, контролируется, что все, типа, должно решиться положительно — как всегда — и невнятно попрощался, чувствуя всю неубедительность своих, в общем-то, пустых слов.
Турку — чистенький городок, где дома более шведские, чем в Котке, откуда он был родом. Но отчего-то хотелось попасть в привычные с детства домашние неухоженности и беспорядок. Бесцельно побродив по не вполне оживленным улицам, он обнаружил себя, входящим в заведение с вывеской: «Карху». Это его удивило. Но удивление прошло, когда навешанный над входом резной медведь подмигнул ему хитрым глазом. Правда, к тому времени Лехти пропустил внутрь своего организма пару стаканчиков местной гордой сорокаградусной — от этого и гордой — то ли понтикки, то ли водки. А потом шлифанул все это кружкой доброго пива марки пресловутого «Карху».