Андрей перевел взгляд на именинницу: баба Галя была непривычно тиха.
Она монотонно кивала головой, слушая поздравительные речи, и постоянно поглядывала на экран своего старенького телефона.
После очередного тоста за столом начались обычные разговоры про тех, кого сегодня с нами нет: ушедших на вечный покой (читай умерших), ушедших на временный покой (читай пенсионеров), ушедших на временный непокой (читай декретниц) и ушедших в безвременный запой (читай доцента Евстигнеева). Обсуждение последнего — одна из самых популярных тем у кафедральных дам.
— Антоша опять ни петь, ни плясать.
— Он пришел в таком состоянии.
— Господи, а какой был мальчик хороший! Я как вспомню его защиту, у меня сердце замирает. Мы все им любовались, гордились, что он с нашей кафедры, что наш выпускник, — пожилая женщина поправила шейный платок. — Ему такое будущее прочили… А сейчас, ну, посмотрите на него.
Евстигнеев сидел на другой стороне стола и делал вид, что слушает нотации дотошного профессора Ярчука. Старик давно был на пенсии, но каждый год приходил поздравить Галину Васильевну с днем рождения. Молодой мужчина сонно, медленно моргал, рискую уснуть, как говорится, лицом в оливье. Неожиданно он повернулся к дамам, посмотрел на них долгим, не мигающим взглядом, а затем вышел из кабинета.
— Красивый мужик, — лаборант кафедры высказала вслух мысли всех трех сплетниц.
— Так взялась бы: вытащила из этого болота, закодировала, приголубила. Я б взялась. Если бы не мой семидесятилетний юбилей через два месяца. И дед. Тоже мой.
Пожилые преподавательницы рассмеялась, а лаборант серьезно ответила:
— Я не потяну. Я уверена, что он того стоит, но я не ломовая лошадь, я точно не потяну.
Галина Васильевна не принимала участие в этом разговоре. Когда часть коллектива удалилась в курилку, она и вовсе ушла в свой кабинет. Андрей пошел следом.
Баба Галя стояла у окна, широко расставив ноги в старых смешных ботинках. Когда-то эта поза вызывала ужас у студентов: так все узнавали, что она не в духе. Только в те времена вместо сношенных на одну сторону ботинок были модные туфли на высоких каблуках. Муж-членкор, имевший связи, доставал ей модную одежду и духи "L'Air du Temps". Все и все вокруг нее пахли этим ароматом. Пятнадцать лучших, славных лет кафедры, когда был собран костяк коллектива, написаны основополагающие монографии, изданы учебники, которые актуальны до сих пор, выпущены самые лучшие ученики, защищались эталонные диссертации… Все эти пятнадцать лет пахли "L'Air du Temps". Вот уж действительно, дух времени*.
В пять часов вечера город уже окутывала тьма. На фоне темного окна остро выделялись покатые плечи пожилой женщины и высокий начес на седых поредевших волосах. Топорщились края шали, дрожала на неощутимом сквозняке одинокая, выбившаяся из прически прядь. Нагорный ощутил жалостливое сочувствие к ее одиночеству и старости. Он любил в себе эту сентиментальность и нисколько ее не стеснялся.
— Галина Васильевна, у вас что-то случилось?
Заведующая вздрогнула, но не повернулась.
— Это личное.
Андрей занял свое любимое место под книжными полками и сложил руки на груди, намекая, что время у него есть.
— Жду, когда один близкий человек поздравит. Жду и боюсь, что про меня забыли.
— Позвонит. Обязательно позвонит, — уверенно сказал Андрей и старушка благодарно кивнула. — Я хотел с вами поговорить насчет моей ассистентки…
Баба Галя повернулась, опустила очки на кончик носа, всматриваясь в лицо профессора.
— Ох, Андрей, была бы моя воля, я бы ее… Охотница за мужиками, вот она кто! Прошу тебя, не ввязывайся в эту классическую историю учителя и ученицы…
Старушку прервала трель сотового.
— Алло? Да, хорошая моя, — она сильнее прижимала телефон к уху, вслушиваясь, боясь пропустить даже одно слово. — Спасибо! Спасибо тебе!
Баба Галя потеряла всякий интерес к Андрею, и он молча вышел из кабинета, решив поехать домой. Настроение после разговора стало совсем не праздничное. Такие нелестные комментарии от Галины Васильевны пробудили в нем еще больший интерес к личности некой Марии Владимировны. Кажется, надо все-таки ее наказать, как и обещал. А то пригрозил, розгой помахал, а по факту ничего не сделал.
В коридоре ему попался уже совсем нетвердо стоящий на ногах Евстигнеев. Нагорный, проявив дружескую чуткость и человеческое сострадание, загрузил его в свою машину и довез до дома. Точнее до студенческого общежития, где обитал доцент.
На крыльце общаги щебетала группка студентов. Евстигнеев икнул, оживился и слишком резво для своей кондиции выпрыгнул из машины. Точнее выпрыгнул он только в своем воображении. А в суровой (то бишь трезвой) реальности он вывалился на свежий снежок как мешок колхозной картошки. Андрей вздохнул и, проклиная свое обостренное чувство солидарности, вышел помочь коллеге. В человеке на земле студенты не опознали молодого преподавателя, а вот со стоявшим на своих двоих Нагорным поздоровались.