Если Православному вдруг захочется зимушки-зимы и прокатиться на с бубенцами тройке, он может поехать в африку. В африке будет климат как сейчас в сибири, негры научатся лепить пельмени, бить белку в глаз и сбивать кедровые орехи при помощи деревянных колотушек — это у них должно хорошо получаться. Немного жалко австралию, она в общем-то никому ничего плохого не сделала, но и хорошего тоже, так что да и хуй с ней.
В дальнейшем необходимо будет установить такие же столбы в противоположных точках экватора и замедлить скорость вращения земли вокруг оси раза в два, потому что нынешнюю продолжительность суток наверняка установили нетерпеливые Жыдомасоны, которым хочется, чтобы у них почаще наступала ханука. А Православному не надо, чтобы чаще, ему надо чтобы Новый Год был в два раза длиннее. Кроме того, Православный при нынешних сутках только продрал глаза и совсем уже было собрался поработать — а уже вечер и необходимо пить Водку. Из-за этого Жыдомасоны пока ещё всегда выигрывают.
Те люди, которые окажутся на Тёмной Стороне Земли, они, конечно, сразу запросятся назад, и мы их пустим, потому что мы в общем-то не такие уж злые. Мы пошлём их добывать цырконий из месторождений в оттаявшей антарктиде. Нам самим этот цырконий нахуй не нужен, но главное в нём то, что он страшно ядовитый и добывать его очень неприятно. И когда бывшие наши соотечественники изблюют гамбургеры и кока-колу из чрева своего, вот тогда мы, может быть, их и пустим пожить где-нибудь, там, где комаров побольше.
Разрешить свободный выезд. Заполнять никаких документов не нужно. Назад не впускать никогда и ни при каких обстоятельствах. Нобелевский ты лауреат или желаешь поцеловать бетонную полосу в шереметьево-два — это никого не ебёт, раньше надо было думать.
За границу погулять выпускать без документов, куда пустят. Если через три дня не вернулся, считается самоволка и по приезду расстреливать.
По первой просьбе впускать всех желающих, кроме тех, кто свободно выехал. Негров, папуасов — да кого угодно. Единственный экзамен: человек должен уметь разборчиво послать пограничника нахуй. Обратно выехать нельзя.
Президента назначать раз и навсегда пожизненно. Если плохой президент, немного подождать, может быть исправится. Потом расстреливать.
Отделить, наконец, церковь от государства. Если заметили, что президент крестится или помянул Господа нашего, расстреливать немедленно сразу нахуй.
Вообще расстреливать как можно больше. С утра до вечера расстреливать меньше, а лучше всего расстреливать ночью, когда слаб человек, когда ждёт стука в дверь.
И главное, чтобы никто не пиздел, не пиздел вообще ничего.
Война
Война продолжалась ровно двести лет и ещё один день.
На второй день солдаты позавтракали горелой пшённой кашей из закопчёных котелков, скатали шинели и разошлись по домам. Полоумный генерал кричал что-то им вслед, размахивая руками, но солдаты даже не обернулись: они торопились поскорее обнять своих постаревших за двести лет жён и приласкать подросших за двести лет детей. У каждого солдата в мешке за спиной лежал пряник для сына, бусы для дочки и платок для жены.
Долго шли солдаты и пришли, наконец, назад к себе в деревню. Но никто не вышел их встретить так, как положено встречать героев — чаркой и слезами.
Тихо было в деревне, и не лаяли даже собаки, а возле каждого покосившегося дома сидели на крылечке старик или старуха. Хотели солдаты узнать у них про жён своих и детей, но ничего не ответили им старики и старухи — сидели неподвижно и молчали, будто мёртвые.
Постояли солдаты посреди улицы, постояли, да и пошли обратно на Войну, потому что больше им идти было некуда.
А когда самый последний солдат ушёл из деревни, с крыльца упала первая старуха, потом вторая, потом старик, и очень скоро в деревне не осталось уже совсем никого.
А солдаты пришли назад в свои окопы, похоронили генерала — всё как положено, с орденами и трикратным ружейным салютом, и Война снова пошла своим чередом.
О спорах
Я вот чего никогда не мог понять — это почему люди между собой спорят.
То есть поспорить, конечно, можно: про футбол там или какое пиво лучше. Это и не споры даже, а так, по-пиздеть.
Другое дело, когда речь заходит о вещах глубинных и принципиальных. Ну вот, например, один человек говорит другому: «Ты Пидорас и Хуесос!», а ему другой возражает: «Нет, это ты Пидорас и Хуесос!»
В простых человеческих средах, лишённых наносных культурных излишеств, таких как тюрьма или армия, подобные споры разрешаются очень просто: кто кого отпидорасил и отхуесосил, тот и победил, один-ноль. При этом у проигравшего всегда остаётся возможность подкараулить победителя за инструменталкой с топором и зарубить — ничья, стало быть.
Однако мы с вами люди все интеллигентные. Нам наше воспитание позволяет пидорасить и хуесосить только устно и письменно. Но ведь понятно, что при помощи логических доводов убедить кого бы то ни было в том, что он Пидорас и Хуесос до такой степени, чтобы тот разрыдался и повесился, абсолютно невозможно.
Поэтому такие выяснения у культурных людей никогда не происходят один на один. Обязательно нужна публика. Раз нельзя убедить неприятеля, можно убедить зрителей.
Впрочем, в этом случае победа со счётом 1:0 становится недостижимой, можно победить только со счётом, ну, например, 0, 63:0, 37. Или, если учесть тех, кто так и не склонился ни на чью сторону, будет, скажем, 0, 45:0, 31:0, 24.