— Я предпочитаю встречать врага с открытым
лицом.
Но все же он считал этот шлем одним из величайших сокровищ своего дома.
Надо сказать, что подземные сокровищницы Тингола в Менегроте были полны всякого оружия: доспехов с узором, подобным рыбьей чешуе, сияющих, как река под луной; мечей и секир, щитов и шлемов, созданных самим Тельхаром или его учителем, Гамиль-Зираком Древним, или эльфийскими кузнецами, что были еще искуснее гномов. Ибо Тингол получил в дар несколько вещей, принесенных из Валинора и созданных самим Феанором-искусником, величайшим из мастеров, когда-либо живших в мире. И все же Тингол любовался шлемом так, словно сокровищницы его были скудны, и сказал он учтиво:
— Воистину, благородные чела венчал он некогда, чела предков Хурина.
И тут пришла ему новая мысль, и велел он позвать к себе Турина, и сказал ему, что Морвен шлет своему сыну бесценный доспех, сокровище его отцов.
— Прими ныне Драконью Голову Севера, — сказал он отроку, — а когда настанет тебе время надеть его, носи с честью.
Но Турин был еще слишком мал и не мог даже поднять шлема, и не обратил на него внимания, ибо тоска томила его.
Турин в Дориате
Турин рос в Дориате, и Мелиан заботилась о мальчике, хотя он редко встречался с ней. В лесу жила дева по имени Неллас, и она, по просьбе Мелиан, присматривала за Турином, когда он бродил по лесу, и часто, словно невзначай, выходила ему навстречу. И от Неллас Турин узнал многое о тропах Дориата и о зверях и птицах, что жили в лесу; и еще она научила его говорить по-синдарски на старинный лад, как было принято в королевстве; ибо язык Дориата отличался учтивостью и богатством слов и выражений. И благодаря этой дружбе нрав Турина смягчился, хоть и ненадолго — вскоре на него снова пала тень, и дружба их пролетела, как весеннее утро. Ибо Неллас не бывала в Менегроте — она не любила каменных сводов; и потому, когда отрочество Турина миновало и он обратился мыслями к деяниям мужей, они с Неллас стали видеться все реже, и наконец Турин совсем забыл о ней. Но она по-прежнему присматривала за ним, хотя и не показывалась ему на глаза.
Девять лет прожил Турин в чертогах Менегрота, и все это время сердце и помыслы его были заняты родичами. Иногда он получал от них утешительные вести: Тингол при любой возможности отправлял гонцов к Морвен, и Морвен посылала с ними весточки сыну. И потому Турин знал, что сестра его Ниэнор растет и расцветает, как прекрасный цветок на серых равнинах Севера, и что жизнь Морвен стала полегче. А сам Турин вырос, и стал высоким и могучим мужем, и славился отвагой и силой по всему королевству Тингола. Многому научился он в те годы; жадно внимал он преданиям давно минувших дней; и сделался он задумчивым и немногословным. Белег Могучий Лук часто приходил за Турином в Менегрот, и уводил мальчика в глушь, и обучал его лесной науке, и стрельбе из лука, и бою на мечах (который Турин любил больше всего). Но ремесла давались Турину хуже, ибо он плохо умел рассчитывать свои силы, и часто неосторожным ударом портил всю работу. И не только в этом судьба, казалось, не благоволила к Турину: часто его замыслы рассыпались прахом, и он редко добивался, чего хотел; и друзей у него было мало: он был суров и редко смеялся, и юность его была омрачена тенью. Но те, кто хорошо знал Турина, любили и уважали его, и ему оказывали почет, как приемному сыну короля.
Но один эльф невзлюбил его за это, и чем старше становился Турин, тем больше росла неприязнь эльфа. Эльф тот звался Саэрос сын Итильбора. Он был из тех нандор, что укрылись в Дориате после того, как их вождь Денетор пал на Амон-Эребе, в первой битве Белерианда. Эти эльфы по большей части жили в Арториэне, на востоке Дориата, меж Аросом и Келоном, а иногда переходили Келон и странствовали по пустынным восточным землям. Эти эльфы недолюбливали людей с тех пор, как эдайн прошли через Оссирианд и поселились в Эстоладе. Но Саэрос обычно жил в Менегроте, и король уважал его. Саэрос был горд, и с теми, кого считал ниже себя по положению и заслугам, обходился пренебрежительно. Он был другом менестреля Даэрона, ибо и сам искусно слагал песни, и не любил людей вообще, а родичей Берена Эрхамиона — в особенности.
— Не диво ли, — говорил он, — что в наш край открыли путь еще одному отпрыску этого злосчастного народа? Неужто первый причинил Дориату мало вреда?
И потому Саэрос косо смотрел на Турина и на все, что тот ни делал, и говорил о нем лишь дурное; но он высказывался обиняками и умело прятал свою злобу. Встречаясь с Турином наедине, Саэрос говорил с ним свысока и открыто выказывал свое пренебрежение. Он сильно надоел Турину, но юноша долгое время ничего не отвечал на оскорбления Саэроса, ибо тот принадлежал к знати Дориата и был советником короля. Но молчание Турина раздражало Саэроса не меньше его слов.
В тот год, когда Турину сравнялось семнадцать, печаль охватила его с новой силой, ибо в это время он перестал получать вести из дома. Власть Моргота росла с каждым годом, и теперь тень его накрыла весь Хитлум.
Несомненно, он был неплохо осведомлен о делах родичей Хурина, и на время оставил их в покое, чтобы вернее исполнить свой замысел; но теперь он выставил — именно за этим — неусыпную стражу на всех перевалах через Тенистые горы, так что и уйти из Хитлума, и пробраться туда можно было, лишь преодолевая величайшие опасности, а у истоков Нарога и Тейглина и в верховьях Сириона кишели орки. И однажды посланцы Тингола не вернулись, и больше он никого не посылал. Он вообще старался не выпускать никого за пределы хранимых земель, и тем, что король отправлял своих воинов к Морвен в Дорломин опасными дорогами, он проявил величайшее расположение к Хурину и его роду.
Тяжело было на сердце у Турина, ибо не знал он, какое еще зло подстерегает его семью, и боялся, что с Морвен и Ниэнор случилось недоброе; и много дней просидел он молча, размышляя о гибели дома Хадора и людей Севера. Потом встал он и пошел к Тинголу; и нашел его с Мелиан восседающими под Хирилорн, гигантским буком Менегрота.
Тингол взглянул на Турина с изумлением, ибо внезапно вместо своего приемного сына увидел перед собой незнакомого человека: высокого, темноволосого, с глубокими глазами на бледном лице. Тогда попросил Турин у Тингола кольчугу, меч и щит, и потребовал отдать ему Драконий Шлем Дор-ломина, и король вручил ему все, что хотел он, сказав:
— Я дам тебе место среди моих витязей-меченосцев; ибо меч будет твоим оружием. И ты можешь, если хочешь, вместе с ними испытать свои силы в войне на границах.
Но Турин ответил:
— Сердце зовет меня за пределы Дориата. Я
более желаю напасть на Врага, чем охранять границы.
— Тогда придется тебе отправиться одному, — сказал Тингол. — Ибо я распоряжаюсь своим народом в войне с Ангбандом по своему разумению, о Турин сын Хурина. Не стану я теперь посылать воинов Дориата за пределы своей страны; и не знаю я, когда настанет время сделать это.
— Но ты, сын Морвен, можешь уйти, если хочешь, — сказала Мелиан. — Завеса Мелиан не удерживает тех, кто явился сюда с нашего разрешения.
— Разве что мудрый совет остановит тебя, — добавил Тингол.
— Каков же твой совет, государь? — спросил Турин.
— Мужем и воином кажешься ты с виду, — ответил Тингол, — но ты не достиг еще полного расцвета сил. Когда это время настанет, быть может, и сможешь ты помочь своим родичам; но мало надежды, что один человек способен сделать больше, чем содействовать владыкам эльфов в борьбе с Темным Властелином, пока они еще в силах защищаться.
И сказал Турин:
— Родич мой Верен сделал больше.
— Не один, а с Лутиэн, — возразила Мелиан. — Однако дерзок же ты, если осмеливаешься говорить так с отцом Лутиэн. Думается мне, Турин сын Морвен, что твоя судьба не столь высока, хотя сплетена она с судьбой народа эльфов, к добру то или к худу. Берегись самого себя, не то выйдет к худу.
Она помолчала, потом заговорила снова.
— Ступай, приемный сын, — сказала она, — и послушайся совета короля. Но думается мне, что, достигнув зрелости, ненадолго задержишься ты у нас в Дориате. Вспоминай же в грядущие дни слова Мелиан, и будет то тебе ко благу: бойся и жара, и холода в сердце своем.