Я надеялся больше поговорить с Мей Юинь о географии и демографической ситуации на Ипполите, чтобы получить более четкое представление о макроскопических эффектах причинно-следственной аномалии, но, когда я проснулся наутро, она уже ушла. Возможно, это и к лучшему.
Я кладу загорелую руку на запотевшие перила, выкрашенные белой краской, и ощущаю вибрацию двигателей, смотрю поверх канала Хаймингдао на мешанину огней, дымовых труб, резервуаров и зданий, на высокие платформы, с которых поднимутся в небо ракеты Ливэн.
Поднимутся и устремятся на верную смерть в лапах «Упорного» и его спутников, вооруженных лучевыми пушками. Интересно, как ко всему этому отнесутся лейтенант Эддисон и его здравомыслящие собратья офицеры.
Думаю, они будут восхищены безумной храбростью пилотов. Безумием, отражение которого Ливэн увидела во мне. А потом нажмут на кнопку и уничтожат их.
Север. «Джинг Ши» упрямо движется вперед против сильного течения, словно старуха крестьянка, согнувшаяся под тяжестью вязанки хвороста. Если верить медицинским показателям, я болен: температура повысилась на градус, подскочил уровень белых кровяных телец.
Это может означать начало Лихорадки. А возможно, я подцепил что-то, обедая у Мей Юинь.
Анализаторы возбуждены, они что-то бормочут, разговаривая сами с собой, но считают, что мой крошечный пузырек реальности, поборов вторжение Ипполиты, остался нетронутым. Я говорю с корабельной медсестрой и получаю флакон жаропонижающего — толстых белых пилюль, кислых на вкус, этот привкус остается во рту еще долго после того, как пилюли проглочены.
Я смотрю на свою собеседницу.
— Юинь была права, когда не поверила мне, — говорю я ей. — Я здесь не потому, что хочу помочь вам. Я здесь потому, что я из тех людей, которые, увидев узел, хотят обязательно распутать его.
— В «Дао дэ цзин»[15] есть такая строка, — замечает Ливэн. — Разумеется, ее можно толковать двояко, особенно на арабском, но один из вариантов перевода таков: «У совершенного узла нет конца, который позволил бы распутать его…»
— Меня не было бы здесь, если бы этот узел не был совершенным, — отвечаю я. — Если происшедшее на Ипполите могло случиться один раз, то, возможно, такие случаи происходят постоянно — только большинство аномалий не приводит к видимому эффекту. А когда такое случается, то Феноменологическая служба — или кто-то вроде них — прикрывает все, прячет информацию под замок. Если я хочу распутать тот узел, то Ипполита, возможно, мой единственный шанс.
— И ради этого ты готов умереть.
— Если без этого нельзя, то да, — пожимаю я плечами. — Мы живем во Вселенной, лишенной причинно-следственных связей. Разве это не достаточное оправдание для всего?
— Еще одна цитата гласит: «Тот, кто отделяет себя от всего мира, может получить его в дар, — продолжает Ливэн, — а кто считает себя всем миром, может принять его».
Она допивает чай и встает.
— Ты сумасшедший, — говорит женщина, глядя на меня сверху вниз. — Я уважаю эту черту в ученых. Доброй ночи.
— Спасибо, — отвечаю я. — Доброй ночи.
На пароме «Джинг Ши» пахнет чем-то сладким и холодным — словно ядом. Выхлопные газы от двух больших двигателей отдают паленой пластмассой.
Я возвращаюсь на «Джинг Ши» вечером и поднимаюсь на борт вместе с толпой новых пассажиров. Большинство из них — тиешанки, иммигранты или беженцы, несколько человек из Эретеи, у которых не хватило денег на поезд или быстроходное судно на подводных крыльях и которые ничего не имеют против небольшого приключения.
Я делю каюту с одной из этих путешественниц, молодой женщиной, студенткой из Антиопы[16] — это город неподалеку от Фемискиры, в Восточной Эретее, — она возвращается домой на каникулы. Она стройная, мускулистая и смуглая. На ночь она снимает свой кхимар, открывая очень коротко подстриженные черные курчавые волосы, как у Мусы. Она чем-то похожа на мальчика.
У коек есть занавески, но я не задергиваю свою — два крошечных иллюминатора едва пропускают достаточно воздуха. Студентка тоже не закрывается. Она не знает, что думать обо мне с моей буркой, акцентом эзхелер и седельным мешком из грубой ткани, от которого пахнет мулами и специями. Для нее я — нечто экзотическое и опасное и, как мне кажется, немного возбуждающее.
Как европеец, я продукт культуры — то есть истории, устной и письменной, — которая определенным образом сформировала мою сексуальность. В древние времена любовь женщин многими признавалась «второсортной», но все же иногда приемлемой заменой любви мужчин.
Возможно, для кого-то это и сейчас так, но не для меня. И даже если бы это было так, возможно, на Ипполите есть несколько женщин, которые не спят по ночам, мечтая о мужчинах, которых они никогда не видели. Но каким глупцом надо быть, чтобы ожидать, что эта студентка, похожая на мальчишку, окажется одной из них?
Ночью, при тусклом свете аварийных лампочек, я смотрю на противоположную сторону каюты, на затылок своей спящей соседки, и пытаюсь вспомнить ощущение, которое я испытывал, перебирая волосы Мусы. Чего бы ни хотела молодая женщина на соседней койке, наши желания расходятся.
Я рад, что на мне бурка. Наверное, у меня странное лицо — я не знаю, смеяться мне или плакать.
У Мирины реки сливаются — Ортигия,[17] текущая с запада, впадает в Отреру. «Джинг Ши» продолжит путь на северо-восток, вверх по Отрере до Фемискиры, но на ночь он остановится здесь, чтобы заправиться горючим и обменять один груз на другой.
Я провожу день на берегу, громыхающий электрический трамвай довозит меня из порта до старой части города.
Сидя в уличном кафе, я наблюдаю, как воробьи прыгают с земли на стол и на стулья, поджидая крошки. Разумеется, все они — самки, с однотонным коричневым оперением.
В Мирине чище, чем в Хайминге, и тише, хотя здесь тоже кипит жизнь. Улицы в этом районе узкие, созданные для пешеходов, застроены они старомодными домами еще до Лихорадки; на этих пестрых, веселых улочках полно небольших симпатичных магазинчиков, забитых покупателями — молодыми женщинами и девочками с каштановыми или светлыми волосами, они болтают на турецко-немецком наречии, почти понятном мне.
Тенистая площадь, на которую выходит кафе, — островок в этом море, островок тусклых красок и тишины. В центре площади располагается Кенотаф Мужчин. Не знаю, что я ожидал увидеть, — вероятно, какой-то фаллический обелиск или столб, увенчанный статуей мускулистого, щедро одаренного природой мужчины в классическом европейском стиле.
Вместо этого передо мной — кольцо из темных каменных глыб и остатков голой стены, от которого веет печалью. Издалека мне показалось, что на камнях высечены имена. Но, подойдя ближе, я увидел, что это лишь сетка трещин.
Тревога!
Я вскакиваю и больно ударяюсь головой о потолок. Анализаторы воплями пытаются привлечь мое внимание… Нет.
Вокруг тишина.
Я прошу у устройств подробный отчет, даю им время для его подготовки. Все идет гладко и спокойно, спокойнее, чем когда-либо с момента моего приземления, если верить анализаторам. Пузырек реальности, окружающий меня, кажется, растянулся до самого горизонта. Впечатление такое, словно я вообще не на Ипполите.
15
«Дао дэ цзин» (кит. «Книга пути и благодати») — основополагающий источник даосского учения и один из выдающихся памятников китайской мысли. Традиционно автором книги считается Лао-цзы (IV–III вв. до н. э.).