Я сделал неуверенный шаг вперед, и с разных сторон ко мне бесшумно двинулись вышколенные официанты. Метрдотель подкрадывался вдоль стены слева. Его ужасное отражение надвинулось на меня и грозно зашевелило бесформенными ушами и носом-хоботом.
- Что за чертовщина! - пробормотал я. Огляделся и увидел Хаткинса: он сидел совсем недалеко справа от двери и приветливо махал рукой. Не дожидаясь, пока меня схватит ресторанная команда, я быстро подошел к столу и сел напротив коллеги.
- Ну и интерьер! - сказал я, с осуждением вглядываясь в собственное зеркальное отражение за спиной Хаткинса. Оно являло собой безмерно исхудавшего типа с узкой полоской лба и не менее узкой и длинной нижней челюстью.
- Считают, что посещение этого ресторана имеет большое психотерапевтическое значение, - мягко сказал Хаткинс. - Увидеть себя в несколько ином, неприглядном, облике и принять его - значит подсознательно согласиться с причудами судьбы. А это способствует снятию комплексов неполноценности. - Он обвел рукой блюда на столе. - Как вы заказывали, Дэниел. Бифштексы. Из молодых бычков. Так написано в меню. Пиво сейчас принесут.
Я с удивлением слушал Хаткинса. Он избавился от своей патологической виноватости. На его лице не было и тени смущения. Он вел себя спокойно и достойно. И его круглые очки на усталом лице теперь не казались ни нелепыми, ни жалкими.
- Я пошутил в редакции, - сказал я. - У меня сложные отношения со спиртным. Пиво будет уместно только безалкогольное.
Хаткинс немедленно подозвал официанта и передал ему мой заказ. Я открыл было рот, чтобы спросить о причине нашей встречи, но Хаткинс как будто прочел мои мысли.
- Вы голодны, Дэниел. Давайте приступим к трапезе. А потом я объясню вам... Все объясню.
Я кивнул и озадаченно впился зубами в сочный бифштекс. Хаткинс склонился над овощным салатом. Когда мы покончили с едой, и я подносил к губам бокал с безалкогольным пивом, Хаткинс тихо спросил:
- Эта девушка, Дэниел, Лотта Ньюмен... Вы все еще думаете о ней?
Я чуть не выронил бокал и застыл с полуоткрытым ртом. Во мне боролись два сильных чувства. Во-первых, меня охватило дикое изумление от того, что Хаткинс - жалкий Хаткинс! - навязывает т а к у ю тему и задает наглые вопросы. А во-вторых, его, это изумление, успешно перебарывало еще более дикое возмущение. Которое я тут же выразил словами.
- Слушайте, Хаткинс, - я поставил бокал на стол и почему-то взял в руки столовый нож. - Я не знаю, что там сплетничают обо мне в редакции, но если вы пригласили меня сюда, чтобы выяснить правдивость этих сплетен, то вполне можете схлопотать по лицу.
Пока я говорил эту длинную фразу, Хаткинс нисколько не смутился, а только досадливо сморщился.
- Нет-нет, Дэниел, - ответил он, - конечно, я пригласил вас не для обсуждения ваших личных дел, боже упаси. Не для этого, поверьте мне. Я не с того начал... Просто я знаю, что это сейчас волнует вас больше всего, и кое-какая информация... Как помощь...
- Мне не нужна ничья помощь! - прервал его я. - И какого черта! По-моему, это вам нужна была помощь! И поэтому я здесь! Так давайте, вываливайте вашу проблему, и я пошел домой. Чем смогу - помогу. И все!
Он отвел глаза в сторону и задумчиво произнес:
- Я недооценил вас. Вы намного более самолюбивы, чем я думал.
- А вы намного бестактней, чем думал о вас я, - парировал я, проклиная себя за простодушие. Надо же попасться на такую дешевую обманку! Пожалела мышка кошку! Репортер года блестящий Дэниел Рочерс проникся сочувствием к жалкому репортеришке Хаткинсу. А тот - тайный миллионер, каждый день обедающий в "Кривых зеркалах" и играющий от скуки в психологические игры с перевоплощениями. Да еще к тому же доморощенный душевед, который решил помочь несчастному Дэнни вернуть утерянную любовь! Тьфу, какая гадость!
- Ну, хорошо, - твердо сказал он. - Как хотите. Я начну с главного. А к этому вернемся потом...
- Ни черта мы не вернемся! - отчеканил я.
Он снял очки и улыбнулся.
- Вы не правы, Дэн. Я не миллионер и не такой идиот, каким вы меня представляете. А вот насчет перевоплощений вы угадали... - Он неторопливо протирал очки и теперь не смотрел на меня. - Я - не тот, за кого себя выдаю. И еще я умею читать мысли и получать информацию о любом человеке. И хотел вам это продемонстрировать на примере знания ваших отношений с Шарлоттой Ньюмен. Но если вам не нужны демонстрации...
Он действительно как будто прочел мои мысли! Но я не верил ни одному его слову, слишком часто я слышал подобные заверения. На одного журналиста в мегаполисе, наверно, приходится десяток сумасшедших "телепатов". И все они лезут в редакцию давать интервью.
Неожиданно для себя я потерял нить разговора. И поэтому откинулся на спинку стула и закурил. О чем мы говорим? - спросил я себя. И зачем я здесь? А, понял! Тихий невротик Томас Хаткинс, жестоко страдающий комплексом неполноценности, в период ремиссии тратит последние деньги на посещение фешенебельного ресторана и вправляет там мозги очередному лоху. Тому, кто снизошел до общения с этим больным. "Вы ошибались насчет меня, мистер. Жестоко ошибались. Я - не тот, а другой. Я - лучше всех. Читаю мысли, и все такое. И если надо, я могу..."
Я бросил сигарету в тарелку и встал:
- Было очень приятно познакомиться, мистер Хаткинс. Узнать вас, так сказать, в иной ипостаси. Надеюсь, что завтра вам станет лучше, то есть хуже. То есть я хотел сказать, что вы станете самим собой. А пока разрешите откланяться. Спасибо за ужин. Кстати, сколько я вам должен?
Я достал бумажник и с вежливой улыбкой застыл в ожидании ответа. Томас Хаткинс не ответил на вопрос. Он сказал другое.
- Я гений, сынок...
Я вздрогнул при этих словах так, как будто меня хлестнули кнутом по спине.
- Ты потом, может быть, поймешь это. А может быть, и нет. Поэтому я тебе это сам говорю, поверь своему отцу и запомни. Так же, как и то, что я всегда любил тебя. И скучал. Но не мог ничего поделать. Прости.
Это были голос и слова моего отца. Умирающего у меня на руках отца - там, в заснеженной тайге, тысячи лет назад и за тысячи миль отсюда. Нас тогда было двое, никого не было рядом с нами и не могло быть, только мы - я и мой умирающий отец: глаза в глаза, рука в руке...
Я медленно обошел стол и скомкал его галстук в кулаке. И замер в ступоре, потому что он заговорил другим голосом:
- Он очень любил тебя. И тосковал без тебя в тайге - все годы нашей работы, Дэн. Все эти мерзлые, страшные, счастливые и невыносимые, мать их, годы. Тосковал так, как, наверно, не мог этого делать ни один отец в мире.
Голос Джеймса Уокера - единственного соратника отца, который сопровождал Рочерса-старшего во всех безумных предприятиях гения и в конце концов разделил его участь - умер... Видеокассета с записью его последнего обращения ко мне хранилась в депозитном сейфе банка. Никто и никогда, кроме меня не просматривал ее. И не слышал тех слов, котрые сейчас произнес Хаткинс. Треклятый Хаткинс!
Я отпустил галстук и стянул ворот на его шее.
- Замолчи!
Он смотрел на меня налитыми кровью слезящимися глазами и натужно улыбался. А потом прохрипел:
- Вам достаточно доказательств?
Я отпустил его, кровь отхлынула от его лица, и он тут же сипло закашлялся и принялся растирать шею. Мое бешенство внезапно испарилось, остались только растерянность и боль. Та, казалась бы, навсегда ушедшая боль от невозвратимой потери. Потери навсегда.
Я отвернулся от Хаткинса, сел на свое место и снова закурил. Он привел себя в порядок и сидел, не глядя на меня. Я больше уже не мог строить всевозможные гипотезы насчет личности Хаткинса. Он сбил меня с ног. Здорово сбил. Голоса отца и дяди Уокера все еще перекликались у меня в голове. И я не мог найти объяснения феномену, свидетелем которого только что был.
Мне не оставалось ничего иного, как выслушать все, что Хаткинс считает нужным сказать.
- Кто вы такой? - устало спросил я. - И что вам от меня нужно?