– Поймите, у меня школьные знания. Дальше Менделя с его горохом и мушек-дрозофил я не продвинулся.
Главный свел белесоватые брови и постучал ладонью по горлу красноречивым жестом, намекающим на то, что уважаемый переводчик, обращаясь к руководству с просьбой об отсрочке, режет его без ножа.
– Вы же понимаете: серия есть серия… Ох!.. Ох!.. А-апчхи!! – чихнул оглушительно и помотал головой. – Извините. Кондиционер проклятый… А без него вообще смерть! – заключил мрачно. – О чем, бишь, мы? Ах, да… – сморщился, прислушиваясь к себе, видимо, чувствовал приближение нового чиха.
– Ну хотя бы неделю… – он предложил неуверенно.
Рука главного редактора пошарила в столе. Не обнаружив ничего похожего на платок, редактор нажал на кнопку. В дверях появилась секретарша.
– Наташа, у нас есть салфетки?
– Не знаю, Виктор Петрович. Сейчас проверю.
Оглядев стол, заваленный рукописями, редактор вернулся к теме разговора:
– И что это даст?
– Как – что? – он старался говорить настойчиво. – Тем самым мы избежим ошибок, не введем в заблуждение читателей.
Секретарша явилась снова:
– Салфеток нету. Только это, – протянула рулон туалетной бумаги. – Хотите, схожу в магазин.
– Не надо. Идите работайте, – главный редактор отмотал и с удовольствием высморкался. – Я так и не понял: что это даст?
Он попытался объяснить:
– Нельзя идти поперек смысла. В конце концов, мы живем в двадцать первом веке. У любого мало-мальски образованного читателя возникнут претензии. Мы обязаны хоть как-то соответствовать…
Собеседник, мучимый насморком, слушал невнимательно.
– При чем тут образованные? Серия изначально рассчитана на… – видимо, затруднившись с точным определением, редактор понизил голос. – О, господи! А-апчхи!
– Будьте здоровы, – он откликнулся вежливо и обежал глазами стены. На задней, под портретами правящего тандема – они, в свою очередь, располагались под иконой Богородицы, – висели фирменные календари. Их выпускали ежегодно в представительских целях. Правую стену – еще недавно, кажется, года три назад, она пустовала – украшали старые плакаты с логотипом прежнего издательства, на фундаменте которого выросло нынешнее. После ремонта кабинет главного редактора оформили в ностальгическом ключе. – Вы должны понять и меня. Переводчик не имеет права нести отсебятину. Его задача – довести до читателя именно то, что автор имел в виду. Иначе… – он придал голосу оттенок серьезности, – может возникнуть скандал. Международный.
– Лишь бы не внутренний, – его собеседник оттопырил большой палец, но ткнул не в икону и даже не в портреты, а куда-то в угол, где висел выцветший плакат. Напрягая глаза, он разобрал цифры: 1975. – С заграницей мы как-нибудь справимся. Нехай клевещут. Нам, как говорится, не привыкать.
– Но ведь… Есть же права автора, – он покосился на телефон, будто ожидая, что автор или его агент, узнав о существе спора, каким-то чудом объявятся – позвонят.
Судя по тому, что главный редактор сморщился, мысль о защите прав иностранного автора не показалась ему конструктивной:
– Кто он нам, этот ваш автор? Может, он вообще умер.
– Но я-то?.. Дело и во мне, – он хотел объяснить, что переводчик является полномочным представителем автора в той культуре, на языке которой он делает свою работу.
Но главный редактор его не слушал:
– Этот ваш… как его… – он щелкнул пальцами, вспоминая имя. – Не Стейнбек. Не Йэн Макьюэн… И даже, господи прости, не Бэнкс. Мне казалось, уж вы-то, с вашей квалификацией, как никто понимаете. Мы выпускаем чтиво. Вто-ро-сорт-ное… – выговорил четко. – Так что поверьте мне: не надо мудрить.
Слово, произнесенное по слогам, впилось жалом в сердце:
– Я работаю добросовестно. Свою работу я подписываю собственным именем, так что если я, как переводчик, полагаю…
– Не хотите – не подписывайте, – редактор нехорошо усмехнулся. – Желающих тьма. На ваше место. Стоит только свистнуть.
Он растерялся, неловко встал и направился к двери, обостренно чувствуя за спиной шуршание туалетной бумаги. Потом шуршание оборвалось.
На другой день редактор, конечно, позвонил. Смущенно сопел в трубку, ссылался на головную боль: вы же видели, в каком я был состоянии. Когда человек просит прощения, несправедливо не простить.
– Я хотел… – все-таки он решил воспользоваться моментом. – Есть одна книга, я думал предложить издательству…
– Предло́жите, конечно, предло́жите. Но позже, когда закончите эту работу. Тогда и поговорим, – редактор попрощался и положил трубку.
Этот разговор он начинал не в первый раз. Раньше редактор внимательно выслушивал его предложения, просил подождать: «Поймите, редакция переживает трудные времена. Еще несколько убойных книг, и у нас появится возможность выбора. В смысле, у вас. Выберете сами. Обещаю: издам. Даю слово. Надеюсь, вы мне верите?»