И вот тогда мне вдруг показалось, что к кратеру Бианчини движется светящееся пятно, постепенно переходящее в яркое фиолетово-красное сияние. Пока я в него всматривался, оно исчезло. Поэтому я ничего не сказал о нем Харитону. Не хотелось получить новую порцию язвительных насмешек.
Харитон уже пошел, осторожно ступая среди глыб, камней, обломков метеоритов, темнеющих на красновато-бурой почве. Я несколько раз оглянулся, но светящегося пятна уже не было.
Пробираться среди острых камней было довольно трудно, и я немного отстал — шагов на десять.
— Не отставай, Кирилл, — сказал Харитон, не оглядываясь, — нас уже ждут к обеду.
Это последнее, что я слышал от него в тот час.
…Я почему-то сидел, а Харитона уже не было. Я позвал его — нет ответа. Я встал и огляделся-вокруг никого нет. Почему-то я понял, что прошло сколько-то времени. Я стоял неподалеку от обсерватории, хотя до нее было еще километра два хода.
Я совершенно не помнил, как я прошел эти два километра. Я огляделся снова, ища Харитона. С минуту-другую стоял в недоумении, не зная, искать ли его или позвать на поиски товарищей. От нахлынувшей слабости я пошатнулся, кружилась голова, поташнивало и лихорадило. От голода, что ли, с недоумением подумал я. Что-то было не так. Я опять оглянулся. Солнце! Солнца уже не было, только на зубчатых вершинах скал еще полыхали ослепительно белые отсветы. Залив Радуги уже затоплял мрак.
Солнце заходило, а до его захода оставалось еще около ста часов! Несмотря на антитермические слои скафандра, мне было холодно. Холод и мрак догоняли меня. Я включил фонарик на шлеме и бросился бежать. В этот час я совсем не ощущал той легкости, которую обычно испытываешь на Луне. Ноги мои отяжелели, меня охватил страх. Но я уже находился на дорожках обсерватории. Ослепительно горел на фоне мрака стальной купол башни — там в вышине еще был день. Под защитой скалистой громады светились уютно и ласково панорамные окна кают-компании. У окна кто-то стоял, кажется, Яша. Меня увидели. Какая суматоха поднялась при моем возвращении… как будто они меня не ждали, не искали.
Шлюзовую камеру можно открыть снаружи нажатием кнопки. В полном изнеможении я нажал кнопку и стоял, пошатываясь, пока створы герметической двери раздвинутся; я ввалился в шлюзовую камеру.
Когда я уже поднимался по лестнице в обсерваторию, я услышал отчаянный крик Уилки: «Не впускайте его!»
Что он, с ума сошел?
Я, как был в скафандре, вошел в кают-компанию.
— Помогите снять… — попросил я. Напрягая последние силы, чтобы не упасть, я стоял в тяжелом скафандре посреди кают-компании, а мои друзья и коллеги, бледнея, в ужасе смотрели на меня. Почему?
Первая бросилась ко мне Вика. Она плакала и смеялась, руки ее так дрожали, что она не могла ничего сделать. Яша подошел и помог мне снять скафандр. Все было странным и необъяснимым — и то, почему я очутился один, и то, что перескочило солнце, и то, что меня не ждали (как это только могло быть?!), и этот явный страх, и вопль американца: «Не впускайте его!»
Мне было очень плохо, все же прежде чем лечь, я заставил себя поесть, считая, что мне плохо от голода.
Я сидел за столом и жадно ел. Робот Вакула принес мне горячего бульона (только робот и встретил меня как всегда) и жареного кролика. Я ел, а мои товарищи стояли и, потрясенные, смотрели, как я ел.
— Вакула, отведи меня в мою комнату, — сказал я, поужинав, обидевшись на всех, даже на Вику.
Я оперся на железную руку, медленно дошел до своей кабины и лег. Уснул я сразу.
Утром проспал, был еще очень слаб, но все же оделся и пошел в ординаторскую. Только одна Вика пришла на ежедневный утренний осмотр. В обед я сделал им замечание. Тогда они стали приходить как всегда… Впрочем, они и раньше не очень-то любили эти утренние врачебные манипуляции.
Но почему они отдалились от меня? Почему они были такие растерянные и подавленные?
Я — врач-космонавт, и в мою обязанность входит не только оказание медицинской помощи в случае болезни, но главным образом (народ на Луне здоровый) изучение функционального состояния центральной нервной системы и работоспособности каждого в условиях уменьшенной силы тяжести. Программа медико-биологических обследований очень обширна: электрокардиограммы, сейсмокардиограммы (колебания грудной клетки), электрические потенциалы, возникающие при движении глаз, биотоки головного мозга, частота пульса и дыхания, анализы проб крови и выдыхаемого воздуха и многое другое.
Какие поразительные сдвиги я обнаружил при первом же посещении членов экипажа после моего возвращения. Сдвиги даже в морфологической картине крови, в водно-солевом обмене. Приди они в таком состоянии на комиссию, ни одного из них не допустил бы на Луну. Для меня, как врача, несомненно: они все до одного пережили нервный криз. Потрясение. Завтра я потребую от них правды. Но я уже не верил, что получу эту правду сполна. К тому же я не мог больше ждать. Терзания мои достигли предела.
И вот, когда, снедаемый нетерпением, я метался по обсерватории, я натолкнулся на Вакулу.
Роботу не требуется сон. Было бы электричество, чтоб зарядиться. Днем он готовил пищу, мыл посуду, иногда помогал и в работе, а ночью убирал помещения обсерватории.
В полчетвертого ночи (по земному времени) я увидел его в оранжерее. Вакула рыхлил землю у помидоров. Плоды уже начинали краснеть, скоро созреют.
— До-брой но-чи, — сказал Вакула, — по-че-му вы не спи-те?
Я стоял и как завороженный смотрел на робота. Его сконструировали на Земле специально для Лунной обсерватории. Одним из его создателей, был мой друг Яков Шалый, кибернетик. Уже здесь, на Луне, он «доводил» робота. Конструкторы отнюдь не задавались целью сделать робота красавцем или хоть похожим на человека. Он был внешне похож на увеличенную до двух метров детскую игрушку.
Я запер дверь, чтобы нам не помешали. Сердце лихорадочно билось.
— Вакула, оставь помидоры и поговори со мной, — приказал я. Робот выпрямился.
— Да-вай по-го-во-рим. Я перевел дыхание.
— Вакула, ты помнишь, что произошло десятого сентября?
— Пом-ню.
— Когда Харитон возвратился к обеду один…
— Лю-ди не обе-да-ли. Они на-де-ли ска-фанд-ры и по-шли ис-кать Ки-рил-ла.
— Долго ли искали?
— Трид-цать ча-сов. По-ка наш-ли.
— Нашли? Где?
— У вхо-да на ба-зу. Ки-рил-ла у-бил ос-ко-лок ме-тео-рита. Головокружение прошло. Я глубоко вздохнул. Губы пересохли, язык тоже.
— Вакула, что ты говоришь?
— Ки-рил-ла у-бил ос-ко-лок ме-тео-ри-та.
— Вот как? Где же его тело?
— Те-ло по-хо-ро-ни-ли во-з-ле радио-те-леско-па.
— Вакула, кто я?…
— Ки-рилл Андре-евич Мальшет.
— Но ведь он похоронен.
— Да.
— Как же это возможно?
— Не знаю, мо-жет быть, его по-чи-ни-ли?
Я хохотал до слез. Это была самая настоящая истерика. После этого мне оставалось лишь прописать себе бром, что я и сделал.
Я пошел в лабораторию и до самого завтрака делал себе анализы. Все было в норме, если не считать повышенного нервного возбуждения.
Теперь мне было понятно поведение товарищей. Как ни странно, я успокоился. Суеверным я отнюдь не был.
4
ЭТОГО НЕ БЫЛО, ПОТОМУ ЧТО НЕ МОГЛО БЫТЬ
Не дошла к вам
Лет так за сто
Весть, что прав был
Галилеи,
Но
Плечами вы пожали.
Мол, отрекся
Галилей.
Отмечать
Вы продолжали
Птоломея
Юбилей