— Муравей! — воскликнула Тамара.
В самом деле, это был обыкновенный муравей, черный, как лакированный ботинок, с неуклюжими головой и задом. Не обращая внимания на окружавших его колоссальных двуногих, он быстро-быстро бежал по непонятной теплой дороге, стремясь поскорее найти утраченный путь в свой муравейник. Он и не подозревал, как далек теперь его муравьиный город.
В появлении муравья в ракете не было, конечно, ничего удивительного: он заполз туда в Парке Культуры. Но теперь, когда не оставалось никакой надежды вернуться на Землю, когда гибель была неизбежна, — этот крохотный обитатель невозвратного земного шара показался всем таким близким, дорогим. Это было единственное, последнее звено, еще связывавшее их с навсегда покинутым земным миром. И оно, невольно и отчетливо, подчеркнуло предстоящую им участь.
— …А как ты думаешь, Сеня, — спросил Костров, — сколько дней нам еще… осталось жить?
— А я почем знаю! Сколько времени мы будем падать на Солнце — вернее всего, что мы попадем именно туда — можно было бы вычислить на основании ускорения силы тяжести. Да, кажется, из нас никто не знает настолько математики.{12}
— Изжаримся и без подсчета! — заметила Нюра. Но и ей на этот раз не удалась шутка.
Летучий гроб одиннадцати человек продолжал в пространстве свой отныне неведомый путь.
VIII. Приехали
Шел тридцать шестой день пребывания путешественников в ракетном корабле.
Но, собственно говоря, часы и дни определяли условно, по земному времени, пользуясь часами и календарем. На самом же деле, понятия измерения времени, смены частей суток потеряли всякий смысл. Корабль летел неизвестно куда в межпланетном пространстве, при чем, конечно, не было никакого ощущения движения. Воздушная машина работала непрерывно. По словам Тер-Степанова, ожиженных кислорода и азота могло хватить почти на год.
— Только нам, конечно, придется использовать очень малую часть этого количества, — с грустной усмешкой заметил Сергеев — и прибавил:
— Охота мучиться… Закрыл воздушную машину, и все.
— Разве медленно задохнуться лучше, чем моментально сгореть? — возразил пилот.
— А ну к чорту! — истерически закричал Костров. — Зачем ждать? Покончим самоубийством, зарежемся, что ли! Или выпрыгнем без водолазных костюмов в мировое пространство!{13}
— Прыгай, если тебе охота, — сказал пилот, — а я не желаю. Кто знает, что с нами будет? Я не предвидел, что через пять недель после начала полета мы будем еще живы. Конечно, я думаю, что жить нам осталось очень мало. Но добровольно умирать здесь, где в каждый прожитый миг мы можем узнать что-нибудь новое! Радость познавания — самая большая в нашей жизни, и я не хочу лишать себя этой радости. Нет, нет, милый Костров, не дури! Подохнуть успеем. Но я не жалею о жизни. За этот месяц я испытал столько нового, сколько и за тысячу лет не удалось бы на Земле. И кто знает, что еще предстоит за то короткое время, которое нам осталось! Вот, например, я был почти наверняка убежден, что мы летим к Солнцу — больше некуда, казалось. Но теперь уже нет никакого сомнения, что мы удаляемся от него. Помнишь, какой яркий свет заливал в первые дни через окна нашу каюту? А потом он стал тускнеть, и уже несколько дней мы сидим при электрическом свете, и электрические печи тоже все время включены.
— Так куда же мы летим? — спросил стоявший в стороне Петров.
— Дорогой тезка, сколько же раз мне объяснять? — ответил Тер-Степанов. — Если не на Солнце, то, значит, на Юпитер. В пределах солнечной системы после Солнца он обладает наиболее мощной массой и притяжением.
— И сгорим?
— Очевидно.
В каюте опять воцарилось молчание, оно все чаще и чаще овладевало путешественниками. Острота ожидания смерти постепенно притупилась, и население корабля чувствовало себя, как приговоренные в камере смертников, казнь которых отложена на неопределенное время. Человек, в конце концов, привыкает ко всему, даже к ожиданию смерти.
Больше всего обязанностей было, конечно, у Тер-Степанова: он был занят больше всех, и потому, естественно, ему приходилось меньше думать о гибели. Он сохранил за собой общий надзор за кораблем и распорядком жизни в нем.
Чтобы занять товарищей делом и отвлечь их от мрачных мыслей, Семен еще в первые дни распределил между ними обязанности. Веткину он поручил воздушную машину, и, знакомясь с ее остроумным и гениально простым механизмом, юноша впервые оценил мощный ум профессора Сергеева. Семен познакомил Веткина также с конструкцией машины для приготовления воды. Это было необходимо, так как запас воды был взят всего на один день, в виду ее громоздкости. Зато было очень много баллонов с ожиженными газами. Водяная машина была предназначена, разумеется, для пребывания на Луне. Она соединяла водород и кислород посредством медленной реакции.