— Никаких нареченных. Ты мой братец, мой гага, и все. Больше мне никто не нужен. Я вообще не выйду замуж.
— А как же Селим? Ведь он писал тебе письма.
Она опустилась перед кроватью на колени, достала плоский деревянный чемоданчик, открыла его и выложила передо мною бумажный сверток.
— Читай, гага.
На одном листке было написано: «Я все узнал. Техникум трехгодичный. Дают койку в общежитии. Есть столовая». На втором: «Почему ты не решаешься? Время уходит. Если сама не можешь вырваться в город, передай документы, я отвезу их». Третий листок уговаривал: «Отец твой колеблется, потому что боится расходов? Успокой его: ты будешь получать стипендию. Неужели наши девушки так беспомощны и трусливы? В других селах уже трактористки есть, ходят в брезентовых штанах, никого не боятся…»
Последнее письмо было более длинным. Я читал его медленно. «Все складывается для нас хорошо. Скоро я получу повышение, фаэтон будет в моем распоряжении. Тогда смогу подвозить тебя в город и обратно хоть каждый день. Можем и еще кого-нибудь брать по дороге, чтобы отец твой не подумал ничего худого. Не печалься, все уладится. О тебе могу говорить только с Замином, он мой верный помощник. Что бы мы делали без него? Будешь учиться в городе, побеседуем обо всем спокойно. Я многое должен сказать тебе. Сожги письмо, не надо, чтобы оно попало в чужие руки. Хотя душа моя чиста и я ничего плохого не замышляю». Подпись была странная: «Соловей».
Я поднял голову и встретил пристальный, изучающий взгляд Халлы. Несколько секунд наши взгляды скрещивались. Наконец я выдавил с кривой усмешкой:
— Больше вы в Замине не нуждаетесь? Скажи правду, он часто приходит сюда? И почему ты не сожгла письмо, как он велел? Пепел смешала бы с водой, а воду выпила, как святую…
Тут я понял, что издеваюсь над дядей Селимом. Поспешно добавил:
— Нет, он хороший человек. Приютил нас, бездомных, а то орлы давно склевали бы наши головы.
— Разве это касается меня? — надменно возразила Халлы.
— А если бы я умер?
— Думаешь, весь мир оденется по тебе в траур?
Я знал, вспыльчивость Халлы быстро проходит. Подобно весенней тучке — налетит, напустит на землю мрак, разразится трескучим громом, прольется звонким дождем — и все.
— Но ты бы хоть грустила обо мне? — примирительно спросил я.
— Эх, Замин, — отозвалась Халлы. — Я грущу только из-за того, что ты уже потерял два года. И не сидеть нам рядом на университетской скамье, как мечталось раньше… Ну а теперь пойду принесу чайник, — добавила она совсем другим тоном. — Если в нем хоть капля воды осталась.
Я поднялся с места, сказал, что чаю не хочу, дело близко к ночи, пора уходить. Халлы не возразила ни слова; она знала, что дорога до селения неблизка.
— Возьми книгу. Что понравится, выпиши, чтобы не забыть.
— А ты прими мои бусы.
— Очень обидишься, если откажусь?
— Очень.
— Знаешь, почему я их не беру?
— Нет. Объясни, пожалуйста.
Она нервно кусала нижнюю губу.
— Я принесу тебе несчастье в жизни, уж знаю. Разве девушка с родинкой может стать счастливой?
— Ну что ты, Халлы? — неискренне возмутился я, вспомнив старую поговорку: у людей с родинками много бедствий.
Но тотчас поклялся сам себе, что жизни ни пожалею ради ее счастья! Выучусь на шофера и буду повсюду возить ее с собою. Сколько новых мест мы увидим! Скольких новобрачных довезем до их нового дома! Я буду петь для нее песни и построю большой дом. На верхнем этаже поселим мою мать. Она непременно полюбит невестку. Ведь Халлы девушка не с чужой стороны. Мы с нею выросли на одной земле, пили воду одного родника…
Дверь распахнулась. Халлы стояла с кипящим чайником в руках. Последнее, что я видел уходящее блестящий взгляд и родинку, предвестницу многих бед.
8
Я вышел на улицу, освещенную длинными полосами желтого света, который падал из окон. То озаряясь чужим светом, то снова исчезая в густых сумерках, спешили из города припозднившиеся крестьяне, нетерпеливо понукая навьюченных покупками лошадей. На рынок они пригнали своих коз, овец, бойко торговали курами и цыплятами, набили мошну, но тут же и опустошили ее, увозя теперь по домам медные самовары и целые штуки ситца, сукна, других нужных им товаров.
Я шагал в одиночестве по темной дороге; карманы пусты, но сердце полно до краев.
Над головой густо мерцали звезды. Никогда прежде я не видел таких ярких, таких радостных звезд. А земля была пуста, будто ее накрыли круглой чашей, над которой гадают цыганки. Я почти не различал ни пасущегося скота, ни берегов Дашгынчая. Я искал в небе свою счастливую звезду! Выбрал самую сверкающую, а ближнюю к ней нарек звездой Халлы. Небосвод медленно вращался, но наши обе звезды текли каждая своим путем, не сближаясь. Неужто и в жизни мы никогда не соединимся?..