Я стоял, задрав голову, и чуть не потерял подарок Халлы: книга выскользнула из-под локтя, еле подхватил. Мать, наверно, не станет бранить меня, что не выполнил ее наказов, когда покажу эту прекрасную книгу. У кого еще в селении есть такая же? Мать всегда любила видеть меня за чтением. Проще простого сказать, что на покупки денег не хватило.
На плоской крыше я смутно различил две темные фигуры. Неужели это мать и бабушка Гюльгяз? Откуда-то сбоку прозвучал строгий голос дяди Селима:
— Замин! Это наконец ты?
Я виновато промолчал.
— Разве ты видел, чтобы я, взрослый мужчина, возвращался когда-нибудь так поздно?
— О, аллах! — прошептала мать. — Целый день один в чужом городе… Чего только не передумаешь…
Чтобы прекратить заслуженные упреки, я громко сказал:
— Похоже, что курсы шоферов не для меня.
— Не приняли? — с живостью спросил Селим.
— Не в этом дело. Просто подумал, как я отлучусь из колхоза в самую страдную пору? Мать с детьми останутся без хлеба.
— Конечно, трудностей им не миновать, — сказал Селим. — Тебе тоже. Я и сам так учился. Хочешь рыбки — полезай в воду!
Мать вмешалась с беспокойством и жалостью:
— Ел ли ты хоть что-нибудь, сынок? Накажи меня аллах, почему я в дорогу не дала тебе пару вареных яиц?
Я протянул матери хурджун с книгой.
— Дети спят?
— Недавно угомонились. Тоже тебя ждали.
Я подумал: вот и хорошо, что спят. Принялись бы теребить: «Гага, ты принес гостинцев?» А что им ответить?
— Какая тяжелая книга, — проронила мать. — Дорогая, наверно?
Дядя Селим тоже протянул руку.
— Что за книга?
— Называется «Витязь в тигровой шкуре».
— Что собираешься с нею делать?
— Читать.
— Молодец! Читать — значит тоже учиться.
— Когда же ему и учиться, если не теперь, — подхватила мать. — Он ростом вымахал как чинара, а по годам — ребенок.
Дядя Селим разгорячился, сказал, что шоферская профессия доброе дело, занятие на всю жизнь. Если не сегодня, то завтра половину работы возьмут на себя машины. И кто первый научится понимать мотор, тот будет в выигрыше. А с отставшими жизнь не считается.
— Что же мне все-таки делать? — растерянно спросил я.
— Пораньше идти к председателю за нужными документами, — сказал Селим. — Он уже знает о тебе. И в город. Помни, занятия начинаются со следующей недели.
На этот раз я без труда нашел общежитие педагогического техникума, но не поднялся наверх, а вызвал Халлы во двор.
— Замин? Ты? Даже не узнала. Богатым будешь.
— Тогда давай уйду и снова вернусь, чтобы разбогатеть вдвойне.
Выглядел я франтовато. На мне был старый костюм дяди Селима, он пришелся почти впору. Мать отпарила воротник, почистила обшлага, а брюки я положил на ночь под тюфяк.
— Ты прямо с занятий?
— Да.
— Как я рада! Остается только пожелать, чтобы настал тот день, когда ты откроешь двери института.
— Вместе с тобою?
— Не-ет, едва ли.
— Почему? Ведь сама говорила, что ты человек слова.
— Боюсь тебя огорчить.
— Нет, хочу все знать!
— Обожди, переобуюсь и спущусь.
Мы долго шли по улице в молчании. Но на самом деле продолжали разговор друг с другом, только каждый про себя. Самые остроумные, страстные слова мы говорили в глубине души. И как легко бывает тогда находить молниеносный ответ на самые каверзные вопросы!
А если Халлы скажет, что костюм мне идет? Я очень этого опасался. Поспешу отшутиться: «Нашему молодцу все к лицу». А если удивится, что не видела его раньше на мне? Придется напустить на себя важность: «К чему пускать в глаза пыль? Я не франт». Восхитится, как опрятна моя одежда. «Мать гладила. Специально утюг брала у дяди Селима…» Нет, Селима упоминать не надо. Возможно, Халлы вспомнит, что уже видела этот костюм на другом. Надо было прийти к ней сегодня в своей обычной одежде. Ох, да там живого места не найдешь от заплат!
Я искоса взглянул на Халлы. Узкое платье делало ее высокой и худощавой. Вырез ворота напоминал серпик трехдневной луны. На открытой шее лежала нитка гранатовых бус. Как красиво!
— Халлы, ты ведь не станешь стричь волосы?
— А что?
— Я люблю твои косы.
— Только косы?
Я смутился, промолчал. Она продолжала нарочито легким, игривым, слегка нервным тоном: