Молодец Икрамов! Здорово придумал, отправил Гуси в этот рейс! Из гаража ему выкатили машину Солтана. Завели мотор — ни одного перебоя. А ведь машина бывалая, сколько военных дорог прошла. Мы в гараже до сих пор любовно именовали ее «фронтовой». «Ну как, Гуси? Нравится? Все выверено до винтика, как в часовой мастерской, а?» — сказал Икрамов.
Я подходил к Гуси изрядно перемерзнув, но показать этого не хотел, даже слегка распахнул ворот ватника.
— Оправдывает себя «фронтовая»? — спросил весело.
— Пока тянет. Посмотрим, как пойдет дальше.
— Когда минуем Ахсуинский перевал, дорога улучшится.
— Конечно, стоит бригадиру приказать — и метель пройдет, и туман рассеется.
— Неужели простой поземки испугался, Гуси?
— Пусть курица в снегу тонет, настоящему мужчине любой сугроб по колено. Буранов не видали, что ли?
Подошел Ахмед, мурлыча под нос чувствительную песенку. Гуси поморщился:
— Ты погромче пой. Слов не разобрать.
— Слова самые простые: на дворе зима, а в жарко натопленном доме сидит и грустит одинокая девушка…
— Сам сложил? Здорово.
— Видишь, Медведь, какие в нашей бригаде светлые головы под папахами? — подхватил я. — Могу тоже спеть:
— Да вы тут все ашуги!
— Эх ты. Сборников стихов, видно, никогда не читал? — подтрунил Ахмед. — Темнота.
Гуси немедленно вспылил. Грозно свел брови:
— Потише, Будильник! Я два раза сидел, а в третий…
— Хочешь, выручим? На третий заменим тебя? Вредно мужчине часто отдыхать за решеткой.
— Не так там и плохо. Готов повторить.
— Но мы-то по тебе заскучаем, Медведь! — вставил я. — Ты нашу бригаду невзлюбил, а мы тебя все равно хотим обратить в свою веру.
— Твой сладкий язык мне известен, — проворчал он, смягчаясь. — Если бы не ты, шайтан лысый уговорил бы меня пойти в рейс! Тысяча начальников не сдвинули бы с места.
— Вот и молодец, что согласился. Ты водитель классный. Под чьим еще крылышком учиться пищать моим цыплятам?
Медведь-Гуси, надменно выпятив губу, повернул к машине.
— Может, дело у нас и сладится, — бросил на прощание. — Посмотрим.
Караван тронулся. Все, что не договорено, осталось на потом.
Начиная от Русчая весь Ахсуинский перевал был погребен под снегом. Холмы накрыло белым одеялом: кусты ежевики, пригнувшись под ледяной шапкой, образовали как бы кровлю для многих пичуг. Любители одиночества серые дрозды вели себя неуживчиво, наскакивали на других птиц, клевали их. Воробьи с обиженным писком вылетали прямо на дорогу.
По мере того как машины с натугой брали подъем, туман сгущался. В свете фар стали видны его плотные белые пряди. Колеса уже до половины тонули в рыхлом снегу. Ни один дорожный знак не был различим.
Пришлось вторично остановить колонну и более придирчиво проверить каждую машину. Предстоял самый ответственный отрезок пути: крутой спуск по обледенелой извилистой дороге. Если бы хоть один из водителей высказал желание вернуться и не рисковать, думаю, мне пришлось бы задуматься и подчиниться мнению большинства. Однако подобный разговор имел смысл лишь до подъема на вершину. Сейчас дорога в обе стороны таила одинаковую опасность. Причем спуск в Ширванскую долину был нами еще не разведан, а вот с чем предстоит столкнуться, возвращаясь назад, мы видели воочию.
Медведь-Гуси в тулупе нараспашку неожиданно выступил вперед:
— Пусти, бригадир, меня головным!
— Почему?
— Знаю этот спуск, бывал здесь раньше.
— А туман и снег?
— Что за дело! Зато повороты помню наизусть. Поезжайте за мною следом помедленнее — и будет порядок. Если бы ты согласился, можно проделать одну штуку…
— Какую?
— Этот материал, что мы везем, он очень ценный?
— Да. Называется гематит.
— Я такого груза еще не держал в своем кузове. Похож на мелкий обожженный кирпич.
— Без него скважину не пробуришь.
— Эх ты… А сколько полная машина стоит?
— Не знаю. Об этом речь не заходила.
— Жаль. Если одной машиной рискнуть, наверняка проедем.
— Что предлагаешь, Гуси?
— На самых крутых спусках снега нет, сдуло ветром. Но зато дорога под слоем льда. Если в опасных местах посыпать этой самой штуковиной, машины скользить не будут.