Врач и медицинская сестра пытались задержать меня на краю бездны. Укол следовал за уколом. Мне растирали заледеневшие ступни ног. Сжимая запястье, ловили ускользающий пульс. Я лежал спокойный и безразличный ко всему. Болеутоляющие лекарства больше не радовали меня; я не ощущал ни боли, ни тревоги. Хотелось даже улыбнуться врачу и уверить его, что мне совсем не страшно… Из опасной апатии меня вывела мысль о матери. Бедная мама! Я со всеми распростился мысленно. Оставалось попрощаться с нею.
И тут зрение стало понемногу возвращаться ко мне. Я уже смутно различал лицо склонившегося надо мною врача, видел напряженное биение жилки на его шее. Затем уставился в черные ночные стекла. Как хотелось дождаться рассвета! Порадоваться солнцу, будто теплу материнской руки…
Когда я очнулся на больничной койке, первой увидел ее. «Миленький, как ты?» На матери был обычный темно-фиолетовый платок-келаган, один конец которого спускался на грудь. Она молитвенно обернула взгляд к окну: «Слава аллаху, жив!» Шероховатая ладонь гладила мой лоб. Эти прикосновения были так приятны, что, повернув голову, я слегка прижал ее руку к подушке. Уютно, радостно было лежать голове на ее пальцах. Боль понемногу уходила, и теплота разливалась по затылку. Словно я ребенком примостился на сухой, прогретой солнцем доске. Сладкая дрема сомкнула веки. Уже сквозь сон я ощущал, как мать ощупывает мои ноги начиная со ступни, сильно сжимая щиколотку, чтобы понять, не потерял ли я чувствительность.
Когда я открыл глаза, она прошептала:
— Да буду я твоей жертвой! Ноги у тебя целы, сынок.
С этого момента началась моя отчаянная, хотя и незримая борьба за жизнь. Умри я — и вместе с собою унес бы навечно скупую улыбку матери, ее благодарные светлые слезы. Ту силу духа, которая поддерживает многих односельчан. Да, селение лишилось бы тогда прежней Зохры, помощницы и советчицы для каждого, которая умела удерживать человека у самого начала дурной дорожки. Без ее мудрого наставления возникнут неурядицы, покачнутся многие дома: там опрометчивый джигит породнится с недостойной семьей, там забывшая стыд вдовица зазывным хохотом насыплет горячих углей в постель постороннему мужчине или же очерствевший душой отец семейства покинет больную жену, польстится на молоденькую. Некому станет усовестить и одернуть людей вовремя. Лишившись тетушки Зохры, селение потеряет совестливость..
Клянусь, что первой мыслью, выплывшей из глубины моего затуманенного мозга, была именно мысль о матери. Я тихо порадовался тому, что, умерев раньше нее, буду избавлен от той жгучей тоски над материнской могилой, когда потрясенная плоть готова рухнуть на свежий холмик и вместе со слезами впитаться в черную землю. Боюсь, что отчаяние смело бы ту сдержанность, ту многотерпеливость, которые день за днем воспитывала во мне моя бедная мать.
Да, в этом тоже есть своя удача — отойти в иной мир раньше матери. Своеобразная жизненная награда преданной сыновней любви. Разве легко было бы мне услышать поздний упрек усопшей, когда кто-то посторонний, заботливо поднимая меня с колен от надгробия, с ворчанием скажет, что вот-де ушла неразумная женщина и оставила после себя беспомощных детей, не приспособленных к житейским испытаниям.
Эти странные мысли постоянно осаждали мое больное воображение. Будто шкодливые телята, они забредали в чужой огород и без разбору — спелый овощ или нет? — хватали все подряд мягкими губами, топтали резвыми копытцами.
Понемногу я начинал осознавать, что мое существование на земле не только дело моего личного хотения. Множеством нитей я связан с судьбами других людей. Например, с жизнью Халлы. Моя кончина отняла бы у нее последнюю искорку надежды на счастье.
Халлы… Ее лицо, вторым после материнского, я увидел возле своего изголовья. Что переживала бедняжка, трудно даже вообразить. Должно быть, корила себя за то, что когда-то в юности толкнула меня поступить на шоферские курсы, покинуть родное селение? Останься я в колхозе, ходил бы мирно за плугом, жал и молотил. Что мне могло угрожать? Самое большое огорчение, что лемех врежется в куст, сойдет с борозды, оставив на пашне огрех, а горсть невзошедших семян склюют птицы. Или, срезая пшеничный сноп, неосторожно взмахну остро отточенным серпом и пораню руку? Лист подорожника быстро уймет кровь, остановит нагноение. Все эти мелкие невзгоды никак не могли бы идти в сравнение с теперешней бедой. Они переносятся легко, на ногах.