28
Спустя несколько лет Дадашзаде положил передо мною рукопись своей очерковой книги. Последняя глава называлась «Будьте счастливы!», и в ней он дал волю буйному воображению, хотя имена сохранил подлинные.
«Я узнал вошедшую женщину сразу, — писал Дадашзаде, — до того, как Замин назвал ее имя. «Это учительница Мензер. Вы слышали о ней не один раз». — «Услышал имя храбреца, а на самого хоть и не смотри! Поговорка, кажется, верна?» — она сказала это так весело и открыто, что сразу завоевала мою симпатию. «Как раз наоборот, — подхватил я в том же шутливом тоне. — Чтобы увидать того, кого превозносит молва, не жаль проделать долгий путь». Обо мне же Замин Вагабзаде отозвался ей так: «Мой давний друг, который умеет в каждой профессии разглядеть самое главное и потом увлекательно рассказать об этом людям. Увы, зато хранить секреты он вовсе не умеет! Свидетельство чему эта самая книга». Мензер смотрела на мужа теплым, спокойным взглядом женщины, уверенной в незыблемости своего счастья. «Мне понравилась его книга. Она о тех, кто не теряет веры при любых неудачах. Героизм не только в том, чтобы свершить великое деяние, но и в том, чтобы четко знать, ради чего оно». Замин поспешно переменил тему: «Наконец-то ты пришла! Я, как школьник, дожидался сегодня звонка с уроков. Наш терпеливый гость сидит уже с утра». Мензер ответила в своеобразной, свойственной только ей манере: «Дом всегда готов приветить гостя. Добрый пришелец стучится не всякий день; принять его — большая честь для хозяев». — «Представь, мы не одни думаем так. Алы-киши встретил Дадашзаде еще на станции и разливался соловьем, зазывая к себе». — «Счастливый человек! Из десятерых дочек девять уже выдал замуж. Осталась последняя, прямо как в сказке! Говорит, что рад, раз ей суждено попасть в семью старых знакомых. — Мензер прикусила язык, досадуя на себя за вырвавшийся невзначай чужой секрет. Чтобы скрыть краску на щеках, быстро отвернулась к окну, распахнула раму. — Можно ли сидеть в духоте? Замин, скажи ребятам, чтобы вынесли стол под тутовое дерево. Не каждый год выпадает такая лучезарная весна». — «Э, нет, уважаемая учительница, не виляй в сторону. Вырвалось слово — так договаривай: кто просит руки последней ханской дочери?» — «Оставь, Замин. Молодежь разберется без нас. Старшие узнают об этом в свое время». — «Простите, — перебил я. — А сколько лет вашему собственному сыну?» — «С осени пошел в детский сад, — отозвался Замин. — А вот отец его закончил институт только весной. Поздновато, что поделать!» Они переглянулись с Мензер, словно безмолвно благодаря друг друга. «Как теперь: самочувствие? Спина не беспокоит? Помнишь, хирург говорил, что при такой травме здоровье возвращается лишь к одному из тысячи. Выходит, ты и вытащил этот тысячный билет?» — «Меня учила заново ходить строгая наставница, моя Мензер! Теперь я в самом деле могу даже в футбол играть!» — «Этого только не хватало! — воскликнула жена. — Чтобы весь район говорил: приехал из города и привез с собой городские привычки». — «А что в этом плохого? Разница между горожанином и сельским жителем быстро стирается. Сельчане теперь и кино смотрят, и радио слушают». Замин смотрел на свою жену, и под этим доверчивым, радостным взглядом она превращалась в прежнюю Халлы с ее порывистыми движениями и ярким внезапным румянцем во всю щеку. «Помни, — шутливо пригрозил Замин, — станешь ругать город, наша нене обидится. Мать не любит подобных разговоров». После обеда Мензер сказала мужу: «Прогуляйтесь с нашим гостем по тропинкам Каракопека. А я приведу малыша». Мне захотелось дождаться их. «Стремясь сюда, я пообещал себе, что, глядя вам вслед, пожелаю от всего сердца: будьте счастливы!» — сказал я. Но у Мензер было что-то другое на уме. «Вы увидите нас с вершины, мы будем гулять у самого подножия холма, я и мой сын. Это наше время. Мы всегда проводим его вдвоем». Уже с холма, когда мы любовались живописно раскинувшимся у наших ног селением, Замин внезапно воскликнул: «А вот и Халлы уединилась с сыном!» Я не сразу нашел глазами далеко внизу две маленькие фигурки, взявшиеся за руки. «Самая неизбывная беда — это разлука матери со своим дитятей, — растроганно сказал я. — Нам, взрослым, следует низко поклониться тем местам, по которым ступали ноги наших матерей». «Об этом со мною говорил и врач, выписывая из больницы, — задумчиво подтвердил Замин. — Он посоветовал вернуться на родину, чтобы молитвы моей матери наконец исполнились. Не прощу моему сыну, если он обидит Мензер!» Мы взбирались все выше, и разговор продолжался. «Приход нового человека в мир повсюду одинаков — его появлению радуются. А вот уходит каждый по-разному, — вздохнул Замин, когда мы остановились возле одинокой могилы старой Гюльгяз. — Многое со временем забывается. Память сохраняет только главное: эта женщина была матерью!» Закат мы встретили наверху. Солнце медленно скатывалось за Эргюнеш, словно исчезло в недрах горы. «О чем задумался, Замин?» Он отозвался не сразу: «Тебе не кажется, что захода солнца вообще не существует? Что оно только восходит? Ведь, скрываясь от нас, оно знаменует рассвет другому полушарию!» — «Ты прав. И счастливые звезды, которые нас соединяют, это тоже далекие солнца. Мы никогда не расстаемся с солнечным светом!» — «Да будет так», — торжественно проговорил он, следя за ускользающим лучом».