Прочувствованные слова тронули до глубины души. Но едва председатель назвал первого оратора, как настроение зала сменилось, по скамьям прокатился едкий смешок.
— Слово имеет Иси Исаев, — с запинкой проговорил Велишев. И тотчас поправился: — В общем, Сирота Иси!
Тот взбежал на трибуну в большой запальчивости:
— Братья и товарищи! Если вычесть три года фронта, я бессменно тружусь на этой земле, может быть, заработал уже звание Героя. А председатель до сих пор не запомнил даже моей фамилии! Раньше всех выхожу на работу, здороваясь с ним еще до завтрака… Клянусь, половина колхозных дел на моих плечах! Если, не дай аллах, занедужу, останусь в постели, ни один трактор не сдвинется с места. Куда техника без горючего? Вот и выходит, что кладовщик первая фигура в колхозе. Он творит чудеса трудовой доблести, а никто не хочет этого замечать! Да что же у нас творится?! Прогнать кулаков, построить колхозы, защищать грудью державу — и все это для того, чтобы над тобой издевался какой-то бывший табунщик? Ай, товарищ секретарь, значит, и фамилии у меня нет?! Едва открыл глаза на этом свете, прилепилась обидная кличка: Сирота да Сирота. Да, я не знал отца, но советская власть кормила меня своим хлебом, и вот я поднялся на высокую жизненную ступень. Многих председателей перевидал на своем веку. Но такого мямлю, такого отсталого типа вижу впервые. Скажу сразу: не любит он техники. Она у него не в почете.
Из зала донеслось два одиноких одобрительных возгласа: «Ловко всыпал, Сирота!»
С места поднялся нахмуренный секретарь партийной организации Курбатов:
— Иси, всякий день, выходя из дому, ты наполняешь карманы пеплом и бросаешь горстями в глаза тем, кто тебе не по нраву. Хотя бы при госте постыдился. Ну что ты плетешь? Где факты? Их у тебя нет и не было, одна пустая болтовня. Зато вот свежий случай: почему позавчера трактор не привез корма на ферму? Молчишь? Отвечу я: не оказалось горючего. Половина села обогревается соляркой с твоего склада, а трактора стоят с разинутыми ртами, умирают от жажды.
Сирота Иси буквально прыгал от нетерпения на месте. Он выскочил из-за трибуны и бил себя по колену свернутой в трубочку, заранее заготовленной речью.
— Ага! Моя критика поперек горла? Я видел, как товарищ секретарь поморщился. И правильно сделал! Вас, начальников, надо одергивать. А то, кроме медовых слов, ничего не услышишь. В кои веки к нам приехал такой человек, а вы затыкаете колхозникам рты, не даете высказать того, что накопилось на сердце! Мы теперь все читаем газеты. Министра сняли, который отгрохал на казенные средства надгробный мавзолей своей матери. Самого министра! Сейчас я кончу. Закрою рот к вашему удовольствию. Последний вопрос уважаемому председателю: на сколько единиц при его правлении увеличился машинный парк? И почему до сих пор он не приобрел нового хлопкоуборочного комбайна?
Велишев, не поднимаясь, отозвался, скорее мне, чем Сироте:
— Зачем покупать еще комбайн, когда два прежних простояли несколько лет почти без дела? У нас рельеф местности не для громоздких машин. Не знаю, зачем на них только тратили деньги? Да еще в отчетах заносили часть хлопка в графу машинной уборки, а Иси собственноручно выписывал на них горючее? Я все это прекратил. Нечего, Сирота, набивать карман за счет народного труда!
Прения разгорались, но больше подобных выступлений уже не было. Велишев отвечал на вопросы толково и обстоятельно. Однако вновь и вновь повторял свою просьбу — освободить его от председательства: «Я и табунщиком поработаю. Этого дела у меня никому не отнять».
Когда пропели первые петухи и все порядком утомились, с места неожиданно поднялся тракторист Амир Амиров. Не пошел к трибуне, остался стоять посреди зала, благодаря своему росту видный со всех сторон. Иногда он начинал в волнении прохаживаться вдоль рядов или совсем уже собирался сесть, но снова вставал.
— Чтобы собрать вас сюда, — так начал он, — я обошел не один десяток домов, стучась в двери. На что я сразу обращал внимание, переступив порог? На обувь в прихожей! Не говорю уже о женской и детской, но и у хозяина дома стояло не меньше трех-четырех пар ботинок и сапог на все случаи жизни. Раньше я об этом не думал, а сейчас бросилось в глаза: ведь перед войной всего у троих наших односельчан были городские ботинки с калошами. Все остальные ходили в самодельных чарыках. А еще чаще босиком. Хорошо. Поговорим о другом. Предположим, кто-то не захочет неделю или месяц выходить из дому. Умрет он с голоду? Вовсе нет. В кладовых и погребе хватит запасов целой семье! А одежды хватит? Конечно. Так чем же плоха наша жизнь? Почему мы подсиживаем друг друга, позволяем тявкать всякой шавке вроде Сироты? Нет дома, куда он не нанес бы грязи, а на словах ратует за правду и чистоту! Почему мы не спросим, откуда у него мотоцикл с коляской? У меня восемь сыновей, все при деле. Мы можем дать отчет в каждом рубле. А он может? Когда председателем стал Велиш, в тулупы таких, как Иси, будто вонзились блохи! Им не усидеть смирно, все крутятся. Но от правды куда уйдешь? Жизнь подхватывает мусор и мчит его прямиком в море. Сами мы виноваты, и себя корю в том, что слишком долго закрывали глаза на многие плутни. Конечно, некоторые и сейчас думают: побушует поток и сойдет, как дождевая вода. Нет, не сойдет! Не дадим. Товарищ секретарь, вы, может быть, думаете, что я безжалостный человек? Готов всех крушить, чуть не к стенке ставить? Вовсе нет. Я смотрю на нечестных людей как на больных, готов проявить к ним терпение и даже милосердие… Взгляните на зал: у многих глаза покраснели. Думаете, от позднего времени? Клянусь здоровьем детей, не только от этого. Не впали ли они уже давно в бессонницу, обдумывая свои прежние прегрешения? Но верю — раз не спят, они уже на пути к выздоровлению.