— Замин меня очень любит, — легкомысленно отозвалась Халима.
«О господи, — подумал я, — когда же она образумится, повзрослеет?»
Но Халима быстро поправилась:
— Он всех нас любит: моего отца, Билала, меня и даже мою мать, хоть они вечно цапаются. Но меня все-таки больше всех, да, Замин?
— Еще бы! Ты мастерски стряпаешь кутабы.
— Подлиза!
Когда смеющаяся Халима скрылась на кухне, а тетушка Бояз последовала за нею, Билал озабоченно спросил:
— Ты ничего не знаешь о Мензер-муэллиме?
— Нет. Что-нибудь произошло?
— Надеюсь, что нет. Однако…
— Вторую неделю мотаюсь по району, — с сожалением проговорил я, стараясь не выказывать особой тревоги. — Мог что-то и пропустить. Так что стряслось?
— Пока, думаю, ничего особенного. Просто мы приглашали ее, а она отозвалась как-то уклончиво: очень занята, едва ли, не обещаю. На нее это не похоже. Она теперь очень внимательна к Халиме.
Остаток вечера я просидел как на горячих углях. Ждал звонка в дверь. Но он так и не раздался. Мензер ни за что не захотела бы обидеть друзей. Видимо, дело во мне? Она вновь избегает со мною встречаться. Неужели ненароком обидел?
Я рано встал из-за стола, который Халима с таким искусством уставила всевозможными яствами. Впервые я видел ее в роли рачительной хозяйки. Но мысли мои блуждали далеко.
18
Приближалась районная учительская конференция перед новым учебным годом.
В последних числах августа ко мне неожиданно, без зова пожаловал Латифзаде. Он был оживлен, что с ним редко случалось. Вошел с видом полководца, заранее убежденного в победе.
— Думаю, что перед учителями целесообразнее выступить вам, — сказал он с нажимом.
— Конечно, буду присутствовать и скажу несколько слов. Но доклад подготовлен вами.
— Выступление первого секретаря прозвучит весомее. Тем более что пора принимать организационные меры.
— Что вы имеете в виду? — я насторожился.
— За ошибки пора отвечать. Работа районного отдела народного образования неудовлетворительна. Прямая вина на Мензер Велиевой. Она развалила дело.
— Странно, как это ей удавалось буквально у нас под носом? А мы даже не заметили.
— Я мог давно сигнализировать, если бы…
— Что именно?
Он промолчал, выразительно пожав плечами.
— Итак?
Латифзаде не спеша открыл пресловутую папку, среди множества бумаг отыскивая те, которые нужны. На отдельных листках красными чернилами у него были выписаны цитаты.
— «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достичь ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам!» — с пафосом прочел он и поднял кверху палец: — Вот! Это должно быть вывешено в каждой школе на видном месте. Явная недоработка района.
— Прекрасные слова. Но еще лучше, если учащиеся не просто затвердят их с чужого голоса, а сами захотят прочесть труды Карла Маркса.
— Именно! А Велиева недооценивает… Считаю нужным дать указание: кто не посещает политсеминаров, не прорабатывает указанного количества политической литературы, не будет допущен к экзаменам и переведен в следующий класс!
— Абсолютно неверно!
— Поощрять безыдейность школьников лучше?
— Идеи не вбиваются насильственно, товарищ Латифзаде. Лекции, на которых в помещении надо замыкать двери, чтобы народ не разбежался, решительно не нужны.
Он пожевал губами.
— Значит, Мензер-муэллиме остается на своем месте?
— Если располагаете весомыми фактами против нее, внимательно выслушаю.
— К чему? Вы уже приняли решение.
— Интересно было бы проверить такой факт, — невозмутимо продолжал я, словно не слыша последних слов, — в конце учебного года стало традицией преподносить учителям в складчину подарки. Дети сами не зарабатывают, следовательно, сумму определяют родители. Если это букет цветов или дарственная книга — одно дело. Но если хрустальная ваза — уже совсем другое. Как раз об этом я хочу сказать несколько слов на учительской конференции.
— Ваше выступление прозвучит как еще одно проявление заботы партии о добром имени советских педагогов, — бесцветно отозвался Латифзаде, завязывая тесемки на папке.
Хотел ли он смутить меня именем Мензер и проникнуть в тайну наших отношений? Или искренне считал ее неподходящим руководителем? Задумываться над этим особенно не хотелось. У меня были точные сведения, что интерес Латифзаде к школьным делам случаен: за десять лет своего секретарства он считанные разы переступал порог районных школ, а беседовал с учителями и того реже. Всегда оперировал цифрами, одними цифрами! Однако нынче, держа нос по ветру, смекнул, что надо менять тактику: показать себя сведущим, напористым, непримиримым. Однако почему все-таки пробным камешком у него стала Мензер?