Сидя у постели матери, я вновь и вновь перебирал свою жизнь, полную трудностей и огорчений. Как мелки и ничтожны показались мне теперь страхи, которыми я мучился до сих пор! В памяти проносился обозленный Медведь-Гуси с его зловещим присловьем: «У мужчины одна кровать — тюремная койка!»; лисьи повадки коварного Галалы; Баладжа-ханум, которая с бесстыдством задумала вовлечь нас с Халимой в обманный брак; алчный Ибиш, готовый наживаться на труде обманутых пастухов; наконец, начетчик Латифзаде, который тянет весь район назад… Все меркло, все тускнело перед страхом лишиться матери.
Не так ли мы бездумно топчем землю, не помышляя даже о том опустошении, которому по нашей милости она подвергается? Сколько лесов свалили наши топоры! Какое количество родников иссякло, рек обмелело, озер заилилось! Каким мусором покрыли мы некогда зеленые холмы… Внезапно огляделись — и дыхание перехватило: да ведь она же при смерти, природа!..
Леденящий страх ожидает нас и возле умирающих матерей. Запоздалый вопль пронзит вселенную: люди, берегите родивших вас! Под их колыбельные песни росли младенцы и распускались цветы, зрели колосья и зеленели деревья. Они удерживали неистовых сыновей от злых поступков; слабыми руками отгоняли от изголовья спящих войны, будто ночных чудовищ. Матери хранят планету, подобно собственному грудному младенцу.
…Я привел к ней врача. Она лежала в нижней комнате, вблизи окна, утреннее солнце касалось первым лучом ее щеки. Дневное шествие светила начиналось с добрых напутствий; мать ни в чем не отступала от прежних привычек, и только острая боль уводила ее на какое-то время прочь от близких, в глубину самое себя. Тогда она лежала неподвижно, вперив невидящий взгляд в потолок, и лишь огромным усилием сбрасывала с себя страдальческое оцепенение.
Увидев доктора Музаффара, она внезапно попросила:
— Остановись, постой немного у двери.
— Но почему, мама? — я был смущен странной просьбой.
Музаффар плутовато усмехнулся:
— Все помню, Зохра-ханум. И готов стоять сколько угодно. — Оборачиваясь ко мне, он сказал: — Замин-муэллим, вы ведь не знаете этой истории? Я тогда только собирался в институт. Пришел попрощаться с Зохрой-хала. Она спросила, на кого буду учиться? Я брякнул: на ветеринара. «Это что, за стадом ходить, что ли?» — «Нет, не совсем. Не я буду ходить, а ко мне будут ходить». — «И кто же станет дожидаться у твоей двери?» — «Ну… например, кони. Пара гнедых. Иноходец. Скакун». Твоя мать смотрит на меня и приговаривает: «Так… так… а ты подумай вот о чем, сынок. Едва осень наступает, приходят слякоть, ветры, как половина селения валится с ног от болезней. Может быть, лучше выучиться тебе на доктора? У здоровых людей и скот будет в порядке, ухоженный. Посмотри вокруг: плечистые парни пожелтели от хины, как подгоревшее молоко. Малярия их треплет». Я еще поартачился: «А как раньше обходились? Разве тогда не было малярии?» — «Раньше летом почти все селение уходило со стадами в горы. Там воздух сухой. Не было оросительных канав, запруд на речках, где разводятся малярийные комары…» В общем, этот разговор решил мою дальнейшую судьбу. Поступил я на медицинский факультет, и всякий раз, когда приезжал на каникулы, ваша мать, Замин-муэллим, шутила, что она заранее занимает очередь возле дверей будущего доктора… Но я возражал: «Сам буду стоять у ваших дверей!»
Пока Музаффар вел этот забавный рассказ, он незаметно, как бы само собою, облачился в белый халат, достал аппарат для измерения кровяного давления и присел поближе к кровати.
— Почему вы так поздно позвали меня, Зохра-ханум?
— Не хотелось отрывать тебя от дела. Годы мои такие, что пора собираться. Как умела свое прожила.
Врач неодобрительно покачал головой:
— Глупости. Положим вас в больницу. Подлечим.
— По койкам план не выполняете?
— Какой план?! Грешно так говорить.
Но мать стояла на своем:
— Если рассматривать стариков в подзорную трубу, обязательно отыщется тысяча болезней. Не нужна мне больница, лучше не уговаривайте.
Уговоры действительно оказались тщетными. Единственно, о чем мать просила, это перенести ее кровать под тутовое дерево. Она хотела насмотреться на свое селение.
— В груди у меня словно комок застрял, видно, от давней простуды, — твердила она.
Музаффар вышел озабоченный.
— Все селение лечила Зохра-хала травами и добрым словом. Ее целительные руки снимали головную боль и растирали опухшие суставы. А себе помочь не в силах, — сокрушенно сказал он.