— Вы еще ничего не знаете, товарищ секретарь?
— Нет. А что случилось?
— Позвоните в райком. Они уже там.
— Кто?
— Они сами скажут.
В явном смущении он поспешил удалиться. Я взялся за трубку. Приемная не отвечала. Набрал номер Латифзаде.
— Раненько сегодня поднялись — деланно пошутил я.
Он не принял легкого тона:
— Приходите поскорее и вы. Должны звонить из Баку.
— По какому поводу?
— Не телефонный разговор. Продажу газеты я задержал. Редактора вызвал к девяти ноль-ноль. Сколько раз повторял, что он политически близорукий работник! А вы либеральничали. Вот он и оказал вам, говоря по-русски, медвежью услугу!
— То есть как это — задержали газету?! На каком основании? Она что, не поступила в киоски?
— Поступила. Но я велел весь тираж забрать и держать на почте. Может быть, удастся потушить скандал, пока политическая ошибка не стала явной.
— Чья политическая ошибка? Моя?
— К сожалению, ваша.
Мы помолчали. Происшествие, действительно чрезвычайное! Конфискацию газеты из типографии я видел только в полицейских фильмах. Что толкнуло Латифзаде на такие небывалые меры?
— Вы хотите сказать, что ошибочна моя статья? — по возможности спокойно уточнил я.
— Да. Редактор уверял, что все написано вашей рукой. Это так?
— Конечно, моей, — сердито отозвался я. — Чьей же еще? Я не пишу по чужой подсказке. Но объясните мне вот что. Рабочий день еще не начался, и газета лишь полчаса назад покинула типографию. Как же о ней могли узнать в Баку, откуда, по вашим словам, я должен вот-вот ожидать нахлобучки?
Латифзаде помедлил с ответом. Он явно был смущен, а может быть, по-своему даже страдал. Наши отношения никогда не отличались сердечностью. Мы лишь вынужденно терпели друг друга. Латифзаде не был ни взяточником, ни стяжателем, но его понимание партийного долга диаметрально расходилось с моим. Все шло к тому, что он должен покинуть райком. А это означало для него крушение всей жизни.
— Конечно, первый секретарь районного комитета вы, а не я, — с запинкой произнес он. — У меня нет полномочий делать вам выговоры. Я полностью признаю ваш служебный авторитет и, более того, уважаю за энергию, с которой вы работаете на своем посту. Но бывают случаи, когда субординация не имеет значения, когда все члены партии равны…
— Какие же это случаи?
— Если партиец готов выступить против линии партии. Ошибку эту надо во что бы то ни стало предотвратить.
— Значит, именно вы сообщили в Баку?
— Я.
Продолжать разговор не имело смысла. Латифзаде оставался верен себе: во всем он признавал букву, а не дух! Я тихо положил трубку.
Теперь опоздание Мензер вызывало во мне настоящую панику. Надо было срочно уходить, а я боялся оставить спящего ребенка одного. Он был еще слишком мал и, проснувшись в пустой квартире, мог испугаться или натворить беды.
Снова сев за стол, я принудил себя размышлять спокойно. Разумеется, я не ждал, что мое печатное выступление сойдет гладко. Даже на уровне районной газеты. У меня немало тайных недоброжелателей, и уж они-то постараются представить все в черном свете! А заступиться будет некому: при критической ситуации всякий беспокоится за собственное кресло. Существует у меня и прямой враг «наверху», некто Мурват. Он хитроумно рыл ямы то одному, то другому и теперь, кажется, метил на пост первого секретаря именно в Эргюнеше. Неужели Латифзаде сообщил именно ему?! Да такой, как Мурват, собственного ребенка затопчет, если дело идет о том, чтобы подняться хотя бы на одну ступеньку власти! Однажды он мне сказал с досадой, что, мол, аллах большой лоб дал ему, а наполнение — мне. «Я целыми днями копошусь, обмозговываю, бьюсь над решением… А ты только глянешь и с легкостью придумываешь такое, что все немедля подхватят. Ну, не обидно ли?» Он захихикал. Потом мне передавали, что, перевернув собственные слова, приписал их мне да еще с намеком на одно высокое руководящее лицо…
Н-да. Кажется, я влип. Начнутся бесчисленные проверки. То, что вчера еще называли белым, беззастенчиво перекрасят в черное. И каких только ярлыков не навешают исходя из последней передовицы! «Злоупотребил служебным положением», «утратил партийную скромность», «когда шел к столу президиума, все ему аплодировали…» Кому докажешь, что мне всегда претили преувеличенные знаки внимания. И что простодушные районщики брали пример с более авторитетных собраний?.. Даже Латифзаде, именно так понимая служебную преданность, хлопал, не жалея ладоней, прямо у меня перед глазами. А когда я нажимал на его плечо, принуждая сесть, он еще упорствовал, будто упрямый ребенок, и смотрел мне прямо в рот…