Прикрыв глаза, я, к удовольствию Алы-киши, затянул старинную любовную песню.
— Жаль, молодость позади, — вздохнул он. — Я ведь тоже хорошо пел. Голос у меня пропал в войну, начисто охрип. День и ночь был в разъездах. Возил со станции муку для хлебозавода, а высевки мы делили между собой. Лепешки из них получались тверже доски; дочки в воде размачивали. Смотреть на это одни слезы! Собрал как-то малышей во дворе, нарвал ромашек и набросал их в арык, где быстрое течение. Говорю: это плывут вражеские солдаты. Выловите их, и война кончится. Думал позабавить девочек игрой. Вдруг бежит самая младшая, кричит: «Отец, мы всех фашистских солдат поймали. Война кончилась. Дай хлеба!»
— В селениях жили полегче, посытнее.
— Не во всех. Ваши вот воду, говорят, провели, хорошие урожаи получали?
— Матери моей все равно досталось. Единственное у меня желание теперь — вознаградить ее за все, отдать сполна сыновний долг.
— Э, малый. Такого долга вовек не оплатишь. Будешь своих детей растить, вот и расплатишься.
— Жениться пока не собираюсь.
— Зря.
Мы освободились только под вечер. В последний раз машину разгружали сами, грузчики уже окончили работу, ушли.
— В армии меня всему научили, — бодро сказал я. — Заберусь в кузов и мигом разгружу, будь спокоен.
Когда, тяжело дыша, с содранными ладонями, я наконец соскочил вниз, Алы-киши только покрутил головой.
— Ну, парень… Ну, молоток… Был бы начальником строительства, дал бы тебе премию. Он, говорят, мужик башковитый. «Что за войну упустили, должны теперь наверстать», — это его слова. Здешнюю электростанцию хотели по плану в сорок втором году пускать, две малые плотины были уже готовы. Нижняя только осталась незаконченной. Вот и торопятся.
Алы-киши, видя мою усталость, вызвался подбросить до селения. Даже за руль посадил, понимал, как мои руки по нему стосковались. Хотя настоящий шофер никогда не согласится, что кто-то может вести его машину так же хорошо, как он сам.
— Ты что, генералов на фронте возил? — спросил он с ревнивым осуждением.
— Санитарный фургон. Или что придется.
— Это правильно. Против грузовика любой транспорт пустяки. Меня брали в исполкомовский гараж на «виллис». Долго не выдержал, ушел. Чтоб не приставали, объяснил так: на легковушке лишнюю ездку не сделаешь, не подработаешь. Сиди за рулем без дела, пока начальник преет на заседании. Мне же восемь ртов кормить.
— А на самом деле почему ушел?
— Самостоятельность люблю. Я за рулем как царь на престоле. Опять же, нрав у меня веселый. А начальник сидит, бывало, туча тучей. Едем, молчим. Невмоготу.
Такое признание меня потешило. Я предложил Алы-киши зайти в дом, выпить чаю. Мать выскочила на порог и щурилась в свете фар, скромно прикрыв рот платком. Ей показалось, что пожаловали чужие.
— Амиль, — позвала брата, — выйди. К нам, кажется, гости.
— Это я, мама. И дядя Алы. Я позвал его выпить чаю на обратную дорогу.
Но Алы-киши заторопился.
— Поздно уже. У меня в доме одни женщины, все страшные трусихи, боятся ночевать без хозяина.
— Повремени минутку, — попросил я его.
Вынес длинный сверток в газетной бумаге, сунул в кабину.
— Это что? — Алы ткнул пальцем. — Змею, что ли, подбросил?
— Ремень мой армейский. Специально для тебя его сохранил.
— Спасибо, племянничек, — растроганно пробормотал Алы. — Вот уж порадовал, вот уж удружил… Возмещу тебе подарком к свадьбе, не сомневайся!
Прямой луч фар еще долго рубил дорожную темноту.
— Сынок, чья это машина? — недоуменно спросила мать.
— Теперь моя. Я вернулся на старую работу, буду ездить с дядей Алы.
Мать покачала головой:
— Поспешил, сынок. Тебя искал председатель колхоза. Зачем снова покидать родной дом? Шофер и здесь нужен.
— Не одна шоферская работа существует на свете, — сбоку раздался недовольный голос, от звука которого я вздрогнул.
Все трое — мать, Амиль, я — уперлись глазами в темноту. От недавнего света фар мгла казалась еще гуще. Но вот в неясном сиянии звезд, под рассыпчатым серебром Млечного Пути стал вырисовываться женский облик. Халлы! Ее круглые налитые плечи, ее стройный стан.
Мать деликатно пробормотала:
— Сами уж решайте, что лучше.
Амиль, уходя вслед за нею, недовольно обронил:
— Опять, гага, хочешь за баранку? Мог бы за свои ордена-медали получить должность повыше. Обидно, ей-ей!
Я не ответил. Мы остались с Мензер наедине.