— Да не нужны мне ни твоя учеба, ни ты сама! Иди-ка лучше отсюда…
Я вытянул волов кнутом. Лишь на перевале оглянулся: Халлы стояла на дороге.
На следующий день, в раннее воскресное утро, с кувшином на плече она неожиданно пришла к нам во двор. Я спрятался в лачугу, но мать позвала:
— Замин! К тебе гостья.
— Здравствуйте, сестрица Мензер, — вежливо проронил я, не поднимая глаз.
Но она сразу перешла к делу.
— В городе открываются курсы шоферов. Я тебя уже записала. Твоя мать тоже согласна.
— Но ведь нужно направление от колхоза? Охотники и без меня, наверно, найдутся.
С внезапной горячностью вмешалась мать:
— Я сама попрошу у председателя такую бумагу. Барышня права: нужно ремесло в руки! Умирая, я хочу знать, что ты останешься с верным куском хлеба, сынок.
Она и прежде убеждала: не думай о нас, я всегда заработаю в колхозе, а по дворам — кому чурек испечь, кому паласы вытирать — обещаю больше не ходить!
Уже попрощавшись, Халлы вернулась:
— Вечером я возвращаюсь в город. Ты тоже приезжай. Если надо, вместе пойдем к заведующему курсами.
Мать внимательно посмотрела ей вслед.
— Мы с Мензер вместе в школу ходили. Сейчас она в техникум поступила, хочет стать учительницей. Наверно, им дали задание, чтобы каждый уговорил одного человека из села приехать на курсы. Вот она и старается. Не все ли равно ей, я или другой?
— Думаешь? — задумчиво протянула мать. — Но все равно девушка права: необразованный что слепой. Привези меня сейчас в город, я и шагу там не ступлю. Ступай, сынок, на эти курсы. Прошу тебя.
— Да еще, может, ничего не получится?
— Что мы дурного сделали, чтобы у нас доброе дело не получилось?! — возмутилась мать.
7
С тяжелой торбой пшеницы на спине я шагал по дороге в город, перебирая счастливые события вчерашнего дня: Халлы была у нас, понравилась моей матери, а сам я скоро стану шофером! Не сон ли мне снится?! Сколько раз меня посещали сновидения, которые ни в чем не походили на обыденную жизнь. Будто бы бросаюсь с вершины Каракопека и лечу, взмываю выше орлиных гнезд и птенцы тянут ко мне голые длинные шеи. Вижу с вышины, как в реке плещутся косяки рыб. А сверстники, задрав головы, принимают меня за диковинный аэроплан или за волшебную птицу.
Мне не приходилось раньше торговать на рынках. Шум и гомон оглушали. «Пшеничка белая, каравай желтый, пахнет так, что душу отдашь!» — кричал один. «Пшеничные зерна с гранат величиной!» — похвалялся другой. Покупатели упорно спорили, взяв горсть, пересыпали в ладонях: «Сору больно много», «В сырости, верно, держали?»
Я продал свою торбу первому, кто подошел.
— Какая цена, малец?
— Как у других, так и у меня.
Деньги запрятал в карман и отправился побродить по рядам. Каких сладостей только не было! Пахлава сплошь в имбире. Леденцовые петушки на палочках, такие же, как в детстве. А у самых ворот на расстеленных паласах переливались бусы и разноцветные перстеньки. Я справился о цене нитки бус, похожих на алые гранатовые зерна, и не раздумывая купил их. Когда перекидывал торбу за плечо, из рупора на столбе донесся голос. Он пел:
Мне стало совестно: о наказах матери забыл вовсе. Невидимая певица, должно быть, хотела предостеречь меня. Хорош сын! А ведь я не расставался с матерью еще ни на один день в своей жизни, и неизвестно, как перенесу разлуку. В детстве я очень боялся, что она может умереть, готов был броситься в могилу за ней. Ночами натягивал одеяло на голову, приучал себя к духоте и беспросветному мраку могилы. Думал, ангелы пожалеют меня и оставят нас обоих на земле.
Ангелы представлялись мне в виде простоволосой красотки на граммофонном ящике дяди Селима. Пухлые щечки, ротик величиной со сливу и отливающие голубизной белки глаз, как у Халлы.
Я бродил по городу, глазея по сторонам. Из подвалов, где помещались мастерские жестянщиков, неслись удары молотков по наковальням. На стенах чайной висели расписные тарелки. Вот бы и у нас с Халлы завелась в доме такая посуда! Белыми пальчиками она берет кусок пахлавы с блюда, подносит мне: «Ешь, Замин. Иначе и я в рот не возьму». Не отрываясь смотрю на ее родинку-перчинку. Лицо Халлы наклоняется все ближе…
На городских улицах, под тенью чинар, меня еще сопровождали наивные юношеские мечты. Остановившись у одной из витрин, я долго смотрел на обложки книг с удивительными рисунками: разъяренные звери, всадники с обнаженными мечами. После школы за два года почти отвык от вида книг. Мать постоянно твердила: «Сынок, возьми у дяди Селима газету, почитай вслух. Хоть буквы из памяти не уйдут!»