Но вот это… Это ему еще никогда не удавалось, и он знал, что не имеет права уйти, пока не напишет это. Он стоял так, впитывая в себя все — ночь, тишину, безмолвие, дыхание вселенной… Стоял, пока не продрог.
Он вернулся в хижину, постелил кошму, приготовил одеяло, загасил лампу. И лежал еще долго, вспоминая, что еще он Должен.
А когда открыл глаза, было уже утро. Рядом сидел Курбан и смотрел на него.
Они обнялись.
— Я знал — придешь, — сказал Курбан. — Сегодня придешь. Или завтра.
— Почему?
— Так. Вершина увидишь. Снег увидишь — придешь.
Дальние горы действительно открылись только вчера. Из окна мастерской он впервые увидел их прошлым утром, они возникли вдруг, словно по волшебству, там, где много дней подряд, казалось, было сплошное, бесконечное небо, и непонятно было, откуда они взялись, как-будто декорацию сменили в театре, поставили задник с такими отлично выписанными, рельефными горами и снегом на их вершинах. Он еще застыл тогда, потрясённый. Может, прав Курбан.
Курбан… А он все такой же — немногословный, меднолицый, в своем неизменном стеганом чапане. И глаза его, острые, мудрые, все понимающие, кажется, еще глубже ушли во впадины.
— Здоров как? — Курбан вглядывался в его лицо, и Берестов не решился лгать.
— Не очень… — И тут же добавил торопливо: — Но ничего, горы помогут, они мне всегда помогают, ты знаешь…
Курбан не ответил. Он продолжал неподвижно смотреть в лицо Берестова. Потом сказал:
— Кумыс пить нада. Кумыс… Джура носит…
— Спасибо, Курбан. Как он, внук-то?
— Хоро-ó-ша… — Глаза его потеплели. — Четвёртый класс уже…
— Чудный парень, — сказал Берестов. — Подрос он?
— Мал-мал… — покачал головой Курбан, в голосе его послышалась нежность и вместе с тем некоторое сожаление. — Совсем маленький…
— Ничего, — утешил Берестов. — У него еще все впереди…
Он сказал это и замолчал надолго, ушёл куда-то мыслями, нахмурился.
Курбан тоже молчал, не решаясь нарушить безмолвие.
Потом Берестов как бы очнулся, посмотрел вокруг.
— Ну а заповедник? Как твой заповедник поживает, Курбан?
— Пожива-а-ет, — как-то неопределенно качнул головой горец, — вот пойдешь, сам посмотришь…
Послышались быстрые легкие шаги, что-то зашуршало около приоткрытой двери, и в узкую щель проскользнула маленькая хрупкая фигурка мальчика с бурдюком в руках. Он остановился, привыкая к полутьме, потом разглядел Берестова, подошел к нему.
— Здравствуйте, дядя Саша, — сказал он звонко и очень чисто по-русски. — Это вам.
Он поставил бурдюк перед гостем.
— Спасибо, сынок, — Берестов привлек к себе мальчишку, поцеловал его в стриженую голову. У него были короткие жестковатые волосы. Потом он заглянул в его глаза — темные, блестящие, как переспелая вишня, увидел зрачки, светящиеся в глубине, — и почувствовал: стало теплей на душе.
— Ну, как ты живешь, дружок? Что нового?
— Хорошо живу, — сказал мальчик серьезно. — Я вас давно жду.
— Да вот не мог никак, понимаешь… — Берестов, словно извиняясь, провел ладонью по голове мальчика.
— Я камень интересный нашел, — сказал Джура. — Хотите, покажу?
— Очень хочу…
— Тохта, Джура, — укоризненно покачал головой Курбан, — человек отдыхать нада, работать нада…
— Нет-нет, работать сегодня я не буду. А походить мне полезно. Мы пойдем с Джурой. Обязательно. Я хочу посмотреть твой камень.
Мальчик радостно глянул на деда, потом развязал бурдюк, осторожно налил в глиняную пиалу прохладного кумыса.
Даже сквозь стенки сосуда Берестов ощутил прохладу. Он предложил пиалу Курбану, но тот отказался, приложив руку к сердцу.
— Гость — первый, — сказал старик.
Берестов выпил и тут же почувствовал легкое приятное головокружение. Потом Джура налил деду, и тот очень медленно, словно священнодействуя, отпил несколько глотков, остальное отдал внуку, и тот уже допил до конца.
— Все, — сказал Берестов. — Теперь можем идти.
— Сиди немного, — тронул его Курбан. — Так нада…
Они спустились к реке, и Джура пошел впереди по тропинке. Это была не очень широкая и не очень глубокая река, хорошо просматривались камни, лежащие на дне, а некоторые, самые большие, выступали сверху, над водой, и вокруг них закручивались пенистые буруны — течение было быстрое, вода с шумом катилась под уклон.
Тропинка тянулась по берегу, потом углубилась в заросли, а затем стала круто взбираться вверх к какому-то странному нагромождению больших, в человеческий рост камней.