Захватив куртку, он левой рукой открыл люк и, прежде чем закрыть его, скривил губы в усмешке:
— Съешьте нарколу, инспектор! Ей-богу, Вам будет не так скучно.
Кроленко некоторое время, нахмурившись, смотрел на закрытый люк, постукивая по столу пальцами, потом поднялся и посмотрел в иллюминатор.
Батиста стоял невдалеке от корабля, сунув одну руку за борт куртки. Другую он приставил козырьком к глазам и смотрел куда-то вдаль. Длинные черные волосы его трепал ветер. Возле мулата, отчаянно жестикулируя и показывая в ту же сторону руками, стояли люди в скафандрах. Все они были вооружены автоматами.
Кроленко тоже посмотрел на восток и там, среди редких, невысоких деревьев, вдруг различил неясные, размытые мягким светом сумерек, силуэты фигур, очень похожих на людей.
* * *
— Консервами пахнет, — сказала девушка. — Ох, как есть хочется. — Я с утра ничего не ела. У Вас нечем открыть?
— Консервами? — удивляюсь я.
— Да, а Вы разве не чувствуете?
— Нет, — сознаюсь я. — Не чувствую. Но, если пахнет, значит, разбились какие-то банки. Пойду, посмотрю.
Я поднимаю фонарик и освещаю пыльные полки. Так и есть, некоторые банки разбиты. Полки залиты какой-то жидкостью. Я не могу определить по запаху, что это такое, поэтому, обмакнув палец в банку, обсасываю его. Кажется, какой-то компот. В другой банке что-то жирное, по-моему, свинина. Я беру фонарик в зубы и, подхватив половинки банок, возвращаюсь к девушке.
— Вот, кажется, свинина с бобами и компот. К сожалению, на вкус я не очень отличаю. И, пожалуйста, осторожнее, там могут быть осколки.
Девушка осторожно, двумя пальчиками достаёт из банки кусочек свинины и аккуратно отправляет его в рот. Некоторое время она, причмокивая, жуёт, потом запускает руку во вторую банку.
— Ой, персики! Представляете, персики!
Я смотрю, как она ест свинину вперемешку с персиками, совсем по-детски, и удивляюсь, как ловко она ныряет пальцами в разбитые банки, будто глаза у неё не затянуты этой ужасной плёнкой.
Наконец, девушка перестаёт есть, облизывает пальцы и, вытирая их о комбинезон, поворачивает лицо ко мне.
— Вот хорошо! Спасибо Вам, компот такой вкусный. А что же Вы-то ничего не ели? — вдруг спохватывается она.
Тусклые пятна её глаз обращены ко мне и я чувствую, что от этого взгляда по спине у меня ползут мурашки.
— Я немного ел, — оправдываюсь я. — И, потом, я не люблю компот.
— Ой, не обманывайте, — говорит она. — Я же вижу, что Вы ни кусочка не взяли. Не бойтесь, там нет осколков.
— Как это Вы видите? — бормочу я. — Вы же… У Вас же…
— Я очень хорошо Вас вижу, — смеётся девушка. — Вот здесь Ваша рука, здесь сердце. Я даже могу схватить Вас за нос…
Она делает быстрое движение, я отклоняюсь и прикрываю лицо рукой. Раз она не видит, что у меня нет носа, то и не нужно. В конце-концов, не так уж приятно иметь круглую, как шар, голову с тремя отверстиями спереди. Ведь девушка, если не принимать во внимание глаза, просто красавица.
Она хочет спросить, как меня зовут, но стесняется. Мне неловко читать её мысли. Получается, что я невольно подслушиваю. Я осторожно трогаю её за руку.
— Меня зовут Крис. Кристофер Гордон.
— А я Аня, — кивает девушка и подаёт мне руку. — Аня Кротова. Но здесь все зовут меня Аннин.
Луч фонарика заметно желтеет. Видимо, садится батарейка. Пора как-то выбираться отсюда.
— Вы далеко живёте, Аннин?
— В трёх кварталах отсюда, — говорит она. — Я хотела взять кое-что в магазине, ведь старик Свенссон всё равно умер, да и всё это скоро никому не будет нужно. Нас всех перебьют здесь.
Она замолкает и на руку мне падает тёплая капля.
— Вы плачете, Аннин? — растерянно бормочу я. — Ну, не надо, прошу Вас. Всё будет хорошо, вот увидите.
— Да, хорошо, — всхлипывает она. — У меня отца убили. Мне домой идти страшно.
Мысли девушки путаются и скачут. Я молчу и только осторожно глажу её по голове.
— За что они нас так? — вдруг спрашивает она. — Ну скажите, за что? Откуда такая злость? Ведь они даже не дают сказать ни слова. Бедный отец… Он так долго пытался сбрить шерсть на лице и руках, прежде, чем выйти к землянам навстречу. Он хотел поговорить с ними. А «скафы» не подпустили его даже на двадцать метров. Стреляли до тех пор, пока он не перестал шевелиться. А отец ещё говорил, что они дети наших потомков…