Война окончилась, и Буль возвращается в Малайю, но привозит оттуда не состояние, а сюжет для будущей книги “Испытание белых людей” (1955), глубоко лирической и одновременно философской повести о трагической любви европейской девушки и благородного юноши-малайца, безжалостно раздавленной условностями западной цивилизации. Эта книга от начала и до конца — страстная полемика Буля с киплинговским мифом о так называемом “бремени белого человека” и цивилизаторской роли Запада на Востоке. Это пресловутое бремя, заявляет писатель, не отягощает сознание самих европейцев нелепыми предрассудками и гибельным самодовольством; перелагаемое ими на плечи угнетенных народов, оно становится источником отчуждения, законного возмущения и справедливой ненависти со стороны угнетенных народов. Еще одна длительная поездка, на этот раз в Африку, в Камерун, и Буль, наконец, становится профессиональным писателем.
Среди полутора десятков книг, написанных с тех пор Пьером Булем, есть весьма своеобразная и по построению и по содержанию повесть “Палач” (1954), позволяющая глубже понять творчество писателя в целом, в том числе и его фантастику. В основу повести положена странная история одного китайского палача, унаследовавшего против своей воли профессию предков. Из сострадания к осужденным на смерть он перед тем. как их обезглавить, давал им безболезненный, мгновенно действующий яд, чтобы избавить от последних психологических и физических мук. Правосудие, однако, в конце концов восторжествовало — палач-преступник был изобличен, осужден за убийство своих жертв и сам подвергнут особенно мучительной казни, Этот полудетектив-полулегенду писатель вкладывает в уста старика мандарина, который совершенно не способен понять побуждения удивительного палача и сопровождает рассказ своими нелепыми нравоучениями. В свою очередь, комментарии рассказчика постоянно прерываются диалогом самого автора с ангелом-хранителем художественной литературы, настойчиво уговаривающим писателя не поддаваться соблазну оригинальности и вернуться на проторенную стезю традиционных жанров. И хотя в повести один не может понять другого — ангел-хранитель писателя, писатель рассказчика, рассказчик палача, — читатель убеждается в том, что с точки зрения общечеловеческих ценностей (социальной справедливости и свободы личности, человеколюбия и самопожертвования) исторически преходящие и локальные, вполне земные цивилизации, стремящиеся увековечить себя, могут выглядеть не менее абсурдными, чем самые фантастические миры на иных планетах.
Излагая в повести в нарочито утрированной форме, обусловленной сюжетом, свое авторское кредо, Буль подчеркивает, что в своих произведениях он нередко намеренно выбирает по возможности наиболее причудливую и на первый взгляд невероятную ситуацию, чтобы, вызвав сначала у читателя удивление и недоверие, затем показать, как кажущаяся абсурдность естественно вытекает из повседневной действительности. Самое опасное для людей — поддаться привычному образу мыслей, примириться с действительностью и воспринимать все происходящее в мире как само собою разумеющееся. Писатель призван вырвать читателя из плена повседневности и обыденности, заставить его размышлять над смыслом событий, их тенденцией и возможными последствиями.
Как отмечает Буль, “прилагательное “странный” всегда производит на меня большое впечатление. Когда же оно сочетается с эпитетом “простой”, то мной овладевает настоящий экстаз. В самом деле, эти два качества — странность и простота — служат для меня почти единственными художественными критериями”. К сожалению, продолжает он, оба эти достоинства литературного произведения обычно сочетаются с трудом, хотя и не противоречат друг другу. Осуждая далее примитивные, вульгарные приемы “подцепить читателя на крючок”, столь распространенные в изготовляемом на Западе “массовом чтиве”, писатель заявляет о своем стремлении избегать отталкивающих и жестоких сцен, всякого мистицизма и ложной сентиментальности. “Они мне воспрещены!” — восклицает он. Содержание истории должно быть настолько ясным и недвусмысленным, “чтобы ребенок двенадцати лет мог схватить всю соль при первом чтении”. “Не думайте, что я испытываю удовольствие изобретать парадоксы!” — отвечает автор на упреки литературных критиков. Лучше внимательно оглянитесь вокруг: разве не парадоксальна сама окружающая нас социальная действительность со всеми ее подлинными и мнимыми противоречиями…