И те и другие лица от покрывающей их слизи казались серо-зелеными.
В некоторых местах слизь высохла и осыпалась трухой, отдаленно напоминающей сигаретный пепел.
В других она еще блестела и казалась вязкой, способной приклеить к чудовищным колоннам новые жертвы.
«Да, сказал же я — кушать подано, — ошалело пошутил Хигс про себя. — Это настоящий пудинг из свежей человечины… Конечно, оружие в этом блюде окажется излишней приправой…»
— О Боже, что это? — прошептал от ужаса Хадсон.
От чудовищных кожистых яиц тянуло сладковатой гнильцой.
Слизь, опутавшая мертвых колонистов, пахла сыростью.
Но все ли люди были мертвы?
Ответить на это было сложно.
Склизкая масса дышала. Запах исходил от нее не ровным облачком, а накатывался периодическими волнами.
От фонариков десантников слизь мерцала. И казалось, что она шевелится, высвобождая невидимые щупальца, готовые в любой момент метнуться навстречу почти безоружным людям.
От этого страшного зрелища трудно было оторваться. Оно подавляло своим уродством и завораживало своей грандиозностью.
В своем роде это была поэма смерти, ее квинтэссенция, вытащившая наружу и выставившая напоказ все уродство человеческого перехода на тот свет.
Нет, в колоннах были слеплены все же мертвецы: при более детальном рассмотрении оказалось, что у некоторых висели выпущенные кишки, вытянутые и смешавшиеся с потеками слизи, подкрашенной застывшей кровью. Словно через стекло, глядели из ее толщи перекошенные лица вытаращенными помутневшими глазами — похоже, люди, утопленные в слизь поглубже, просто задохнулись.
Женщины, мужчины, подростки, дети — все слились в одно, как автомобили в «Длительной стоянке» Армана. Их стоянка была не просто длительной. Вечной.
Горман наклонился вперед, к ближайшему монитору.
Рипли вцепилась в подлокотники водительского кресла.
«А я еще считала, что страшней того, что видела я, уже ничего не может быть», — было написано на ее лице.
«Жутко. Страшно», — поставил себе диагноз искусственный человек Бишоп.
Даже для робота это зрелище было невыносимо.
Боковым взглядом Рипли уловила возле себя какое-то движение и вздрогнула.
Маленькая Ньют, вытаращив глазенки, всматривалась в экран, ища кого-то взглядом.
— Ну-ка, Ньют, — севшим голосом окликнула ее Рипли, — пересядь вперед.
Ньют отрицательно мотнула нечесанной головкой.
«Что они понимают… Ведь там — все мои. Я должна их увидеть, должна убедиться, — может, хоть кто-то еще жив… или не жив, но все равно, я должна это знать». Надежда и боль настолько переплелись между собой, что стали единым целым, — таким же, как люди там, на корабле инопланетян. Ньют смотрела молча. Детское личико застыло и обострилось от совершенно недетского напряжения.
— Я сказала, сядь вперед! — более решительно приказала Рипли.
Ньют взглянула на нее. Взгляд девочки был сухим и застывшим.
Было ясно, что в ее душе появился еще один намертво выжженный участок.
На этот раз девочка молча повиновалась. Рипли была знакома эта сухая боль.
С потолка зала капала жидкость, густая и вонючая. Может, это был раствор все той же слизи…
Проход между цепочкой кожистых яиц и «человеческим пудингом» был усыпан трухой неясного происхождения.
Тянуло сыростью.
«Так, должно быть, пахло в старинных склепах», — подумал Хигс.
— Спокойно, ребята, спокойно, — бодрясь из последних сил, проговорил Эйпон. Его слова звучали фальшиво. — Не забывайте, что мы по-прежнему десантники, что у нас есть задание. Идем, ничего не боимся…
Эйпон первым вступил в проход между яйцами и колонной. Искаженные смертью лица людей качнулись и поплыли навстречу камере монитора; при виде их Горман и Рипли непроизвольно отшатнулись.
За Эйпоном с хладнокровием мертвеца отправилась Вера. Ее саму немного удивляло собственное отношение к возможной скорой смерти. Возможно, психологи подобрали бы ее состоянию какой-нибудь умный медицинский термин вроде «потери чувствительности при сверхпороговом раздражителе на фоне общего нервного переутомления». Сама она знала только одно: появилось предчувствие, что смерть не заставит себя долго ждать, и она поняла это и согласилась. Как ни странно, это вызвало даже облегчение: теперь она могла делать что угодно. Приговоренные люди — самые свободные из всех.