Он попробовал что-то произнести, но одеревеневший язык не подчинялся, скованный бессилием прочнее, чем до этого — застывшей слизью.
— Не волнуйся, все будет хорошо, — повторил Эйпон.
«Нет! Нет!!!» — На лице мальчика отразился протест.
Где бы найти эти необходимые капли силы для того, чтобы сказать самые нужные слова?
Только Рипли заметила замершую в его глазах просьбу уйти — и по ее позвоночнику тотчас пробежали мурашки. Она догадалась, что это могло означать.
«Нужно, это нужно сделать», — собрав в кулак остатки воли, приказал себе полумертвый подросток.
— Пожалуйста, — каждое слово уходило из него с крупинкой жизни, — убейте меня! Убейте!..
Его отчаянный крик был не громче шепота.
«Истерика. Такое часто бывает с много выстрадавшими людьми», сделал заключение Эйпон.
Мальчик снова приоткрыл рот, но больше не смог выдавить ничего. Изнутри поднималась боль, которой он так страшился и которая означала скорый конец.
Слова, забравшие последние силы, оказались не теми!
Его не поняли.
Это был конец.
— Успокойся, мальчик, — продолжал утешать его Эйпон, не замечая ужаса в глазах подростка. — Все будет хорошо.
«Отойди, что ты делаешь?!» — молил его беспомощный взгляд.
Забыв обо всем, Эйпон шептал мальчишке слова утешения. Люди были живы — ничто другое его больше не волновало. Все в порядке: сейчас они их вытащат из слизевых обмоток, отвезут к челноку, переправят на корабль… Чего еще желать от этой операции? Были бы спасены люди, а с остальным пусть разбираются ученые, разумеется, уже без их помощи.
«Уйди! Заклинаю, молю, отойди!» — продолжал мысленно умолять мальчик, но крика без слов не слышали.
— Давай сюда руку, — расчувствовавшийся Эйпон, оказывается, был способен говорить и нежно, — сейчас мы тебя снимем…
«Нет! Не…» — Страшная боль пронзила изможденное тело. Мальчик закричал, захлебываясь от собственного крика, и, согнувшись пополам, почти вывалился на руки десантников — лишь одна из слизевых полос удержала его.
Его тело изгибалось, как изгибается, высовываясь из куколки, стрекоза. Мальчика гнуло, ломало во все стороны так, что трудно было поверить, что человеческое тело способно на такое, — можно было подумать, что мальчику в спину воткнулось что-то и теперь пронзает его насквозь, стараясь найти в живой преграде более короткий путь.
— Что с ним?! — замерла на месте Вера.
— Конвульсии, — пожал плечами Эйпон. Это несколько обескуражило его, но не убавило оптимизма. Раз нашелся один живой, значит, удастся вытащить и остальных, — а об их здоровье пусть уже позаботятся врачи.
— Что?
— Какие-то судороги… — Эйпон призадумался: что же нужно делать в такой ситуации?
Тем временем конвульсии стали резче, крик, окончательно задохнувшись, смолк.
Это была агония, но агония странная: уже обвисла на ослабевшей шее голова, глаза потухли, черты лица заострились и замерли, но тело, особенно его нижняя часть, продолжало дергаться во все ускоряющемся темпе. Дергался живот, совершенно невероятным образом выпирая вперед огромным скачущим пузырем: вспух, втянулся, опять раздулся, на этот раз сильнее; вытянулся кишкой, опять втянулся. На серо-зеленых губах вспенилась кровь и потекла струйкой — лопались под давлением невидимой силы внутренности.
Рипли первая стряхнула с себя оцепенение.
— Отойдите! — закричала она в микрофон. — Скорее отходите назад!
Ее крик уже был бесполезен: все стоявшие возле подростка и так отскочили, не выдержав чудовищного зрелища.
— О Боже! — пролепетал Дитрих.
Хадсон медленно пятился назад, уперев невидящий взгляд в табло. «Я не должен смотреть туда… Не должен, — уговаривал он себя. — У меня другое задание…»
Благодаря «другому заданию» он единственный из десантников был избавлен от созерцания последовавшей за этим чудовищной сцены.
Какой бы тягучей ни была мускулатура человеческого живота, у любого материала есть предел сопротивляемости. Разбрызгивая вокруг кровь и жидкое содержимое кишок и желудка, живот прорвался.
Вывалившаяся оттуда бронированная голова, охристо-желтая и блестевшая словно под слоем лака, лязгнула в воздухе кривыми зубами, расположенными во рту несколькими рядами. Монстр еще не полностью вырвался на свободу, но уже был готов убивать.
Он брыкался, стараясь стряхнуть ставшую ненужной человеческую оболочку, и маленькие подслеповатые глазки хищно впились в будущую пищу.
На людей.
— О Господи! — снова простонал Дитрих.
— Черт! — вырвалось у Дрейка.