Вот тут самое время поинтересоваться личностью этого самого Тэпнера и выяснить, за что, собственно, с ним так поступили. Кто же такой этот Тэпнер?
Милейший человек, знаете ли. Забрался ночью в дом к одной из небогатых жительниц острова, где отыскал совершенно мизерную сумму, всего-то несколько шиллингов. Хозяйка проснулась и собиралась поднять крик. Тэпнер ее задушил, а потом, пытаясь скрыть грабеж и убийство, поджег дом. Не прокатило. Его изловили, уличили, и судья, реакционер этакий, приговорил Тэпнера к виселице, садист…
Тут-то и объявился Гюго, решительный сторонник отмены смертной казни даже в отношении самой законченной сволочи. Накатал прочувственную петицию с требованием помиловать Тэпнера. Аргументы были железные: вот французский король при подавлении очередного бунта в столице расстрелял из пушек пару сотен мятежников – и его никто не привлек к суду. Отчего же беднягу Тэпнера собираются вздернуть из-за одной-единственной крестьянки? Петицию эту подмахнули еще шестьсот жителей острова, по определению Гюго, «наиболее просвещенные». Правда, население Гернси состояло из сорока тысяч человек, и подавляющее большинство как раз считало, что тех, кто убивает женщин ради пары медяков, следует беспощадно вешать, чтобы другим неповадно было…
Подобных плакальщиков мы вдоволь наслушались у себя дома, в совсем недавние времена. Тех самых, что с младенческой невинностью в глазах вопрошают: по какому праву государство и закон осмеливаются «отнимать жизнь» у убийцы? И никто из этих плакальщиков над супостатами не задается вопросом: а какое, собственно, право имел убийца отнимать жизнь у своей жертвы?
Между прочим, «раскаявшийся и сожалевший о содеянном» Тэпнер, как достоверно известно, перед казнью усердно молился исключительно о своей душе и о своих детушках, которым предстояло стать сиротками. Убитую им женщину он в молитвах и словечком не помянул…
Любопытно, как вел бы себя месье Гюго, окажись на месте задушенной крестьянки его собственная матушка? Чутье подсказывает, что держался бы с точностью до наоборот: печатно требовал бы, чтобы мерзавца-душителя не просто вздернули, а еще и шкуру содрали предварительно. Схожие примеры известны…
В очередную шумную историю со своим бьющим через край гуманизмом Гюго вляпался во времена Парижской Коммуны. Если в строгом соответствии с исторической правдой называть вещи своими именами, то означенная Коммуна была всего-навсего кучей самого поганого сброда, к которому примкнули «профессиональные революционеры» из Италии, Франции, России. Эта банда истребила множество ни в чем не повинных людей (включая женщин и детей), признанных «буржуями» и «врагами революции», разрушила и сожгла в Париже немало исторических зданий, памятников архитектуры, да вдобавок разграбила все, что только возможно. Вся остальная Франция парижский бунт не поддержала, наоборот. Естественно, что взявшие Париж штурмом правительственные войска, изловив очередного «коммунара» с оружием в руках, не утруждали себя демократическим следствием с участием адвокатов, а попросту прислоняли к ближайшей стенке и потчевали свинцом. Уцелевших уже по суду собирались отправить на каторгу, подальше от Франции.
Вот тут-то вновь заблажил обосновавшийся в соседней Бельгии Виктор Гюго, занявший в отношении Парижской Коммуны крайне интересную позицию: «Я не был с ними. Однако я приемлю принципы Коммуны, хотя и не одобряю ее руководителей».
Без толкового психиатра, согласитесь, в этой позиции не разберешься. Сам Гюго писал о коммунарах: «Я решительно высказался против их действий: закона о заложниках, репрессий, произвольных арестов, нарушений свободы, запрещения газет, грабежей, конфискаций, разрушений, уничтожения Вандомской колонны, посягательств на право и нападок на народ». Но дальше начинается чистейшей воды дуркованье …
«Прокурор» Парижской Коммуны Риго, одним росчерком пера отправивший на смерть сотни невинных людей, по мнению Гюго – преступник. Но преступники, оказывается, и те солдаты, что пристукнули эту бешеную собаку, не доведя до тюрьмы. Коммунар Жоаннар, вместе со своими солдатами ни за что ни про что застреливший пятнадцатилетнего мальчика, по мнению Гюго – обыкновенный убийца… но вот то, что этого самого Жоаннара власти приговорили к бессрочной каторге, считает Гюго, опять-таки преступление. Он, видите ли, убежден, что никого из коммунаров не следует судить вообще, какие бы жуткие преступления они ни совершили, побуждения-то у них были самые благородные, они ж не уголовники какие-нибудь, они революции служили, а революция – дело святое! Следовательно, всех следует немедленно простить…
Эта точка зрения отчего-то не находила понимания в тогдашней Европе. Разбежавшихся коммунаров приютила одна только Англия – но это и понятно, учитывая старинную вражду двух государств, любая неразбериха во Франции всегда была Лондону только на руку, и британцы старательно поддерживали втихомолку любые французские смуты…
Правительства всех остальных государств, прекрасно видевшие, что собой представляют коммунары, закрыли перед ними границы. Мотивы этого четко объяснил представитель бельгийского правительства, выступая в парламенте: «Я могу заверить палату, что правительство Бельгии сумеет выполнить свой долг с величайшей твердостью и величайшей бдительностью; оно использует полномочия, находящиеся в его распоряжении, чтобы не допустить вторжения на бельгийскую землю людей, которые едва ли заслуживают такого наименования и должны быть изгнаны из пределов всех цивилизованных государств. Это не политические эмигранты, мы не можем считать их таковыми».
Парламентарии встретили это аплодисментами, все до одного.
И тут господин Гюго печатно объявляет, что готов предоставить в своем доме в бельгийской столице Брюсселе убежище любому участнику Парижской Коммуны, что бы тот ни натворил – в рамках гуманности и уважения к святому делу революции…
Бельгийцы вообще-то народ флегматичный, но тут и их проняло – прекрасно были осведомлены о парижских зверствах. Пришли к дому Гюго и повыбивали камнями все стекла. Одобрение этого было в Брюсселе настолько горячим, что бельгийская полиция даже не рискнула искать «хулиганов», на стороне которых был весь город. Чтобы не нагнетать страсти, правительство настоятельно попросило Гюго немедленно покинуть пределы Бельгии и более сюда не возвращаться…
Гюго обосновался в соседнем Люксембурге, где осуществил-таки свою идею касательно убежища для коммунаров. Правда, приютил он одного-единственного человечка: восемнадцатилетнюю смазливую особу по имени Мари, вдову коммунара, которого в Париже шлепнули за какие-то подвиги. По поводу очаровательной вдовушки и Гюго во Франции говорили разное…
Гюго так и не унялся до конца жизни, то и дело будоража «общественное мнение» очередными сверхценными идеями, всегда отличавшимися совершеннейшим отсутствием логики. То, что у проигравшей войну Франции пруссаки отобрали Эльзас и Лотарингию (между прочим, исконные немецкие земли), Гюго считал величайшей несправедливостью – «нацию нельзя расчленять». А вот объединение всех немцев в единую Германию, наоборот – преступлением против человечества.
Угодно цитату? «Расчлененная Франция – несчастье для человечества. Франция принадлежит не Франции, она принадлежит всему миру; для того чтобы человечество могло нормально развиваться, необходима целостность Франции; провинция, отнятая у Франции – это сила, отнятая у прогресса, это часть тела, отнятая у человечества; вот почему Франция не может ничего отдать. Увечить ее – значит увеличить цивилизацию».
Зато добровольное объединение немцев в единую Германию, по Гюго, это – «бесчестие» и победа сил тьмы. Положительно в список классических психических болезней так и подмывает добавить еще одну, под названием «французский образ мышления»…
Гюго в конце концов продавил-таки амнистию для всех участников Парижской Коммуны – и заляпанные кровью по уши убийцы, отсидев всего ничего, вернулись во Францию, где отныне считались полноправными гражданами. Как себя чувствовали родные и близкие их жертв, легко догадаться – но их мнение не принималось в расчет. Революция, учил Гюго – «благословенная и величественная катастрофа, которая завершает прошлое и открывает будущее». А следовательно, революционер, что бы он ни творил – человек святой и уголовному преследованию подлежать не должен…