Лоренцен увидел, как белый занавес внезапно вырос над рифами. Гул прибоя внезапно превратился в ревущую канонаду. Лоренцен отпрыгнул назад и побежал вдоль берега.
Волна приближалась с бешеной скоростью. Лоренцен закричал, когда ее ледяные зубы сомкнулись вокруг его колен. Вторая волна шла за первой в зеленой и белой ярости, брызжа пеной ему в лицо, и море захватило его по горло. Он упал, вода сомкнулась над его головой. Лоренцен поднялся, и тут, как ему показалось, кто-то сбил его с ног.
Барахтаясь в воде, он сопротивлялся изо всех сил, но море уже схватило его. Сапоги отяжелели и тянули вниз. Вода проглотила и выплюнула его; гребень прибоя понес его к кромке скал.
Ухватившись за что-то в пенящейся воде, Лоренцен осмотрелся полуослепшими глазами. Впереди возвышался утес. Лоренцен старался удержаться над водой. На миг он увидел рорванца, борющегося с волной, услышал предсмертный крик, и море вновь обрушилось, увлекая Лоренцена с собой.
Вверх… вниз… взмах, толчок, доплыть… Скользкий камень не держится в руках. Волна потащила его и снова бросила обратно — на скалы. Лоренцен обхватил что-то руками и повис.
Вода шумела вокруг него, он не мог видеть, чувствовать и даже думать, он держался за что-то и был слеп, глух и нем — полуживой — только воля к жизни удерживала его здесь.
Потом все кончилось, вода с ревом отступила. Лоренцен почувствовал, что хватка ослабла и стал карабкаться вверх, цепляясь за камни. Пока он делал это, море вернулось, но он успел опередить его. Волна потянулась за ним, но Лоренцен уже был наверху. Почти в истерике, он рванулся от волны и рухнул в траву, куда уже не достигала вода.
Он лежал совершенно неподвижно.
Постепенно к нему вернулись силы и сознание. Он огляделся. Ветер бросал ему в лицо остро пахнущую пену, шум моря заглушал его свист. Но здесь были и остальные, они безмолвно стояли рядом и смотрели друг на друга. В глазах людей и рорванцев читался ужас.
Наконец они пересчитали уцелевших. Не хватало Джаммас-луджиля, Аласву и Янвусаррана. Силиш застонал, и это прозвучало совсем, как человеческое выражение горя. Лоренцен почувствовал боль.
— Давайте посмотрим вокруг, — Эйвери говорил громко, но в гневном шуме моря слова доносились, как шепот. — Они может быть… живы… где-нибудь.
Начинался отлив, Фон Остен вскарабкался на стену и осмотрел залив. Две фигуры были видны на противоположной стороне. Они махали руками. Немец закричал:
— Джаммас-луджиль и еще другой живы! Они живы!
Силиш прищурился, пытаясь рассмотреть фигуры в свете заходящего солнца и блеска воды.
— Янвусарран. — Голова его поникла.
— Что это было? — выдохнул Эйвери. — Что обрушилось на нас?
— Это м-м-место — д-дьявольская ловушка, — заикаясь, проговорил Лоренцен. — К-конфигурация залива, к-к-крутой наклон дна… прилив наступает, к-к-как полчища ада… На Земле бывают подобные штуки… Но здесь п-п-прилив гораздо выше. Е-е-если бы мы только знали!
— Это рорванцы! — губы фон Остена побелели. — Они знали! Они хотеть губить нас всех.
— Н-не прикидывайтесь д-дураком, — ответил Лоренцен. — Прилив погубил одного из них и чуть не погубил всех. Это был несчастный случай.
Фон Остен удивленно посмотрел на него, но замолчал.
Прилив отступил быстро. Отряд в сумерках пересек залив и присоединился к Джаммас-луджилю и Аласву. Рорванцы собрали плавник для костра, а турок передал сообщение о случившемся по своей чудом уцелевшей рации. Нигде не было ни следа Янвусаррана: вероятно, его унесло в море, а, может, его тело плавало у рифов и поджидало рыб.
Рорванцы выстроились в ряд и опустились на колени. Руки они вытянули в сторону воды. Лоренцен слушал похоронное пение и был способен перевести большую часть текста. «Он ушел, он исчез, он больше не ходит, для него нет больше ветра и света, но его (память?) жива среди нас…» Горе их неподдельно, подумал астроном.
Опустилась тьма, лишь узкий круг света лежал вокруг костра. Почти все спали. Один дежурный рорванец ходил взад и вперед. Эйвери и Джугас, как обычно, сидели и разговаривали. Лоренцен свернулся поблизости от них и притворился спящим. Может быть, этой ночью, подумал он, отыщется ключ. Вначале он не очень хорошо понимал, о чем они говорят, но потом уловил нить. Его словарь был уже достаточно велик.
Он понимал!
Эйвери говорил медленно и тяжело:
— Я (непонятно) не делать мысли остальных. Многие не (непонятно) смеющиеся (?) над тем, что я говорю.
Сложность заключалась в том, чтобы суметь перевести услышанное, устанавливая смысл по контексту, а делать это нужно было быстро, чтобы не потерять нить разговора.