— Не очень многое можем мы предпринять, — сказал он.
Торнтон засмеялся.
— Возможно, они хотят сделать нас кривоногими и тем самым беспомощными, — предположил он.
Фон Остен схватился за оружие.
— Они ведут нас прямо в…
— Спокойней, — Эвери протянул руку. — Боюсь, что мы ничего не можем сделать. Они ведут нас.
Лоренцен нахмурился. Это звучало не очень привлекательно. Положение все больше и больше казалось ему сомнительным.
Он извлек карту территории, сделанную с помощью аэрофотосъемки, и долгое время изучал ее. Насколько он мог видеть, в территории, которой они избегали, не было ничего необычного. Конечно, там могли быть враждебные племена или еще что-нибудь, но…
На каждый вопрос, который он мог бы задать, был ответ. Но все эти ответы были слишком ad hoc, они не давали последовательной картины. Хорошо, ядовитая ящерица была незнакома рорванцам, это совершенно очевидно. Но почему она была незнакома им? Любое опасное животное имеет довольно широкую зону распространения — не могли же рорванцы идти настолько издалека, чтобы эта территория была им неизвестна… Да, туземный язык может быть исключительно трудным, но, черт возьми! — общество, владеющее технологией, какой, казалось, владели рорванцы, должно было располагать доступными терминами и понятиями. Когда западная нация проникла на восток, китайцы говорили с ней на английском или французском языке: их собственный язык был для этого неподходящим. Но язык рорванцев казался похожим по структуре на индоевропейские языки, и у Эвери не должно было возникнуть тех трудностей, о которых он все время говорит…
Тем не менее он подолгу говорит с Джугацом по вечерам. Он утверждает, что это уроки языка, но…
Допустим, что это не так. Лоренцен сидел тихо, чтобы позволить этой мысли глубже проникнуть в его сознание. Он хотел бы отвергнуть ее. Ему нравился Эвери; и на этой новой земле было так мало того, чему можно было доверять, а если они еще перестанут доверять друг другу… Нет, он, вероятно, становится параноиком.
Однако оставался «Да Гама», огромный, повисший в пространстве вопросительный знак.
Он лежал в своем спальном мешке, чувствуя жесткость земли под собой, слушая шум ветра, и журчание реки, и крик какого-то незнакомого животного.
Тело его устало, но в мозгу кипело столько вопросов, что он не мог уснуть.
Что случилось с первой экспедицией? Кто пытался саботировать вторую?
Почему произошло так много помех и задержек, прежде чем она смогла стартовать? Почему Эвери не сумел скомплектовать однородный экипаж? Такие разные (почему?), как они, люди не могли составить экипаж космического корабля, это слишком явная ошибка для психолога. Почему рорванцы единственные млекопитающие, встретившиеся им до сих пор? Почему никакие следы их деятельности не видны с воздуха? Почему у них такой недоступный для понимания язык? И на самом ли деле он такой непонятный? Если нет, тогда почему Эвери лжет? Почему рорванцы не сумели распознать опасность, которая должна быть так же хорошо известна, как кобра на Земле? Их метаболизм сходен с человеческим, поэтому и для них ящерица представляла угрозу. Почему они вдвое увеличили путь к себе домой? Почему, почему, почему?
На каждый вопрос можно было найти ответ, либо прямо данный Эвери, либо получаемый, как правдоподобная гипотеза. Но взятые in toto, но взятые в целом, они нарушали принцип Оккама: каждое объяснение отвергало остальные, вызывало новую гипотезу, противоречащую другим. Было ли что-то объединяющее во всех этих фактах? Или все это было лишь случайным стечением обстоятельств?
Силиш караулил, ходил вокруг тухнущего костра. Он мелькал бесшумной тенью, только отблеск света в глазах и на мушкете выдавал его. Вновь и вновь поглядывал он на спящих и о чем думал? Что планировал? Он мог охотиться, петь и играть в шахматы с людьми, но они были более чуждыми для него, чем бактерии в его крови. Способен ли он был ощутить родство с людьми, или он из тех чудовищ, что проглотили первый корабль и готовились уничтожить людей со второго?
Эвери не мог лгать. Он был правдивым, дружески настроенным парнем.
Психолог должен быть более умелым, но, возможно, он просто никогда не имел дела с гуманоидами с других миров. Может, рорванцы обманули его для каких-то своих целей. Или его подкупили? Но чем они могли его подкупить?
Лоренцен повернулся, пытаясь уснуть. Сон не шел к нему. Слишком о многом нужно было подумать, слишком многого опасаться.
Наконец пришло решение. Он не может никому говорить о своих подозрениях, пока еще не может. В их отряде нельзя уединиться с кем-нибудь. И нельзя говорить — возможно, рорванцы усвоили немного английский. И в конце концов у него не было доказательств, только подозрение. Спокойно, спокойно.
Но у него есть начало рорванского словаря. Предположим, что он, никому не говоря, попытается узнать его больше. Он может сделать математический анализ записей — до сих пор он его не делал, ограничиваясь лишь запоминанием слов. Но если вы уверены, что изучаемый вами язык в основном флективный и его структура немногим отличается от строения индоевропейских языков, то, внимательно вслушиваясь в разговоры, вы можете узнавать знакомые слова и определить систему склонения и спряжения; а новые слова будут ясны по контексту.
Будет нелегко, потребуется время, но это может быть сделано. Многие слова можно будет узнать, просто спрашивая, если вопросы не вызовут подозрения.
Наконец он смог задремать.
Глава 12
— Я вам говорю, это убийство!
Слова с шумом вылетали изо рта фон Остена; он топнул ногой, и скала гулко ответила ему.
Вокруг него и Торнтона скалы круто вздымались вверх, к ледяному голубому небу, их острые белые вершины резко вырисовывались на его фоне, нижние склоны обрывались во тьму ущелий, где стремительно текли горные реки. Местность за последние несколько дней сильно повысилась, огромная каменная глыба гор шла от равнин до моря. Просыпаясь по утрам, путешественники обнаруживали тонкий слой снега на обнаженной земле, дыхание белым паром вырывалось из ноздрей.
Охота стала бедной, и уже несколько дней у них почти не было еды, продвижение вперед замедлилось из-за бесконечных подъемов и спусков по скалам и острым, как лезвие ножа, ущельям. Договорились остановиться лагерем на несколько дней, чтобы заготовить достаточно пищи для последнего участка пути.
Торнтон взвесил ружье в руке и спокойно встретил гневный взгляд немца.
— Рорванцы не могли знать, что ящерица обязательно встретиться нам в пути, — сказал он.
— Нет, но у них всегда есть шанс расправиться с одним из нас, — фон Остен расправил плечи под тесноватым комбинезоном. — Тут слишком много незнакомого нам, и мы не можем всегда держаться вместе. Что-то неправильное в этих туземцах, мы должны перебить их всех, а из одного извлечь правду.
— Мы не знаем их трудного языка, — сухо сказал Торнтон. — Языка, ха!
Они не хотят, чтобы мы его знали. Не может быть такого сложного языка, как у них. Когда они не хотят отвечать на вопрос, они просто говорят этому слабоумному Эвери «Versteh nicht» или говорят ему ерунду, а он считает это новой штукой их языка. Нет, они заговорят, конечно, если мы заставим их это сделать.
Фон Остен наклонился и стукнул в костлявую грудь Торнтона.
— А куда они нас ведут? Я смотрел на новую карту. Гораздо быстрее и легче было бы свернуть на юг и идти на север вдоль берега. Я думаю, что этот разговор об опасной территории, которую мы должны обойти, вздор, обман.
Торнтон пожал плечами.
— Откровенно говоря, я подозреваю то же самое. Но почему вы обратились именно ко мне?
— Вам единственному я могу доверять. Эвери глуп, Лоренцен слишком слаб, а Гуммус-луджиль откажется помочь мне только потому, что это моя мысль. Только мы с вами можем что-нибудь сделать.