— Полагаю, всем интересно узнать наконец, ради чего мы сегодня собрались, — говорит дедушка, демонстративно переводя разговор на другую тему. Дедушка, как большинство членов шайки весельчаков-затейников, построивших Завод, твердо намерен отдать концы или впасть в маразм прежде, чем для всех станет очевидным тот кошмар, который он со товарищи оставили в наследство своим потомкам. — А собрались мы, чтобы услышать радостное известие! Это известие изменит всю нашу жизнь! Здесь, в этой коробке…— говорит он, водружая на стол картонную коробку (по-видимому, она стояла на полу у него в ногах, а я и не приметил). — В этой коробке, — торжественно объявляет он, — будущее!
Будущее? В голове одна за другой мелькают догадки — что же там такое, в этой заветной коробочке: только подумать — отныне мне не придется гадать, какое будущее меня ожидает! Но что, что же в коробке — химера? компьютер? облака? золотые дукаты? тускло сияющий бледный монстр? Мы все сидим затаив дыхание.
— Благодаря тому, что находится в этой коробке, мы все разбогатеем, — продолжает дедушка. — Но прежде, чем я покажу ее содержимое, я хочу, чтобы вы задумались о том, что есть власть, что есть возможности и что есть труд. — И дедушка разражается пламенной тирадой, которая впечатлила меня не меньше, чем если бы это была речь самого Фрэнка Э. Миллера, председателя совета директоров корпорации «Бектол». После этой пылкой прелиминарии дедушка с проворством щеголя-официанта снимает с коробки крышку, открывая нашему взору обтянутую бархатом подставку, на которой красуется с десяток разновидностей баночного кошачьего корма.
Джасмин смотрит как потерянная; бабушка сияет. Общее разочарование почти осязаемо.
Анна-Луиза, приникнув ко мне, шепчет мне на ухо:
— Сюр какой-то! Еще немного — и я растекусь, как плавящиеся часы у Дали.
14
— Не понимаю, дедушка, хоть убей. Ты все твердишь, что мы должны бегать вербовать рекламных агентов, которые будут на нас работать. А когда мы начнем собственно торговать кошачьим кормом? — Фрэнк Э. Миллер был бы мной доволен.
— Это не кошачий корм, Тайлер. Сколько раз тебе повторять! Это «Китти-крем: система кошачьего питания». Система! Ты продаешь не просто кошачий корм, ты продаешь систему.
— Ясно. Но кто, собственно, занимается торговлей, кто продает банки с кормом? Развозит по адресам? Ничего не понимаю — где тут доход?
Дедушка тяжко вздыхает:
— Тайлер, уж ты-то, с твоим опытом торговли часами, должен понимать, как работает грамотно построенная сеть торговых агентов. Нанимаешь пятерых, они продают для тебя; каждый из пятерых, в свою очередь, нанимает еще пятерых, и так далее, и так далее. А ты имеешь долю от всех продаж.
— Пирамида?
— Сеть!
— Но когда торговые агенты начнут собственно продавать банки…— Договорить мне не дают.
— Дейзи! Что скажешь о качестве продукции? Впечатляет, а?
Дейзи издает нечленораздельно-одобрительные звуки.
— Сухарики-мышки, по-моему, очень миленькие.
— А мне нравится «Киттипомпа», дедушка! — говорит Марк. — Можно мне еще разок попробовать?
— Конечно, сынок! Давай, качай.
Марк, опрокинув по пути чашечку с остывшим китайским чаем, нажимает на хромированный рычажок небольшого приспособления, по виду напоминающего машину для варки кофе-эспрессо, и спереди, прямо из улыбающегося кошачьего рта вылезает рифленая, подрагивающая бурая колбаска мясных субпродуктов. Колбаска мягко скручивается, наподобие итальянского мороженого, в стеклянной чашечке с ярким логотипом «Китти-крема»® на дне.
Бабушка хватает это жуткое «мороженое», посыпает его сверху сухариками-мышками и по очереди сует нам в нос.
— Ну разве не прелесть? — спрашивает она. — Первый миллион считайте у вас в кармане. А вид какой — хоть сам ешь! А что? Я бы запросто.
Хозяева ресторана, оцепенев, смотрят на нее с нескрываемым ужасом, да и мы все тоже.
— Бабушка! — кричим мы, — Не надо!
— Будет тебе, Дорис, — ласково посмеивается дедушка.
Дорис заливисто смеется — будто колокольчик звенит. Шутники, однако. Номер они на пару отработали профессионально, без сучка, без задоринки, — на зависть торгашам-зазывалам на каком-нибудь карнавале. Тем временем мы — Анна-Луиза, Мюррей, Джасмин, Дейзи и я — еле сдерживаем рвотные позывы, потому что гадостнее кошачьего корма нет, наверное, ничего во вселенной, во всем нашем пространственно-временном континууме.
Работа — деньги, деньги — работа: странно, но верно. И впереди у меня еще пятьдесят лет этой лабуды — как подумаешь, хоть беги и кидайся с моста в центре города. Почему же мы допустили, что мир дошел до такой кондиции? Я ведь о чем: неужели в этом и есть вся суть? А где же тогда, в чем именно предполагается искать отдушину? Неужто так и бегать всю жизнь по кругу? Кошмар. Кто-нибудь думал об этом?! Что я, с ума сошел?
Может, лучше уж быть таким, как ребята — правда, постарше меня, — которые ошиваются в Бесплатной клинике на краю города, за домом Анны-Луизы на Франклин-стрит. Иногда я поглядываю в сторону этих ребят (большинству двадцать пять — тридцать) — не получается у меня просто отмахнуться от мысли, что то, как они распорядились своей жизнью, не так уж плохо. Я говорю о пропащих наркоманах, у которых на обед метадон с апельсиновым соком, диазепам и плацебо, дилаудид и туинал, о них, удивительно незлобивых, с горящим взором, которые, шаркая ногами, бредут по улицам и разговаривают с деревьями, и в поисках четвертачков обследуют телефоны-автоматы, и делают себе прически а-ля индейцы племени могавков, и на полпути бросают эту затею, потому что им вдруг и это становится неинтересно.
Я к ним присматриваюсь.
Глядя на них, не скажешь, что они так уж несчастливы. Несколько раз я даже обошел пешком вокруг Бесплатной клиники, пытаясь получше приглядеться к ним, к жизни, пока они входят и выходят в дверь сооруженного еще в эпоху спутников, давно обветшавшего здания клиники, — будущие ланкастерские тролли и Лупоглазы, часами торчащие на заднем дворе клиники и неспешно ведущие там тихие параноидальные беседы. А однажды я даже отправился посмотреть на место их сборищ — раздаточный павильон позади прикрытой теперь пышечной, в форме грота: на полу толстый слой голубиного дерьма, жвачек, сигаретного пепла, мокроты — всегда промозгло, сумрачно. Я был там всего раз, и то когда вся наркота уже разбрелась по своим наркоманским городским логовам жить-поживать своей наркоманской жизнью и заниматься своим наркоманским делом: орать что-то запаркованным машинам и вступать в продолжительные беседы с фонарями. Я был там и пришел в замешательство — то, что я увидел, приводило меня в смущение и странным образом привлекало. Да что они о себе думают, эти люди? Как им удается плевать на будущее, на горячую воду в кране, на чистые простыни, на кабельное телевидение? Во люди, а? И на стенах этого павильона-грота они написали знаете что? Написали громадными буквами, каждая в несколько ладоней, составленными из игл для инъекций, прикрепленных к цементу грязными бинтами и комочками жвачки. Они написали три слова: НАМ ТАК НРАВИТСЯ.
15
Чтобы платить за квартиру, Анна-Луиза подрабатывает в киноцентре, который является составной частью торгового центра «Риджкрест». Она там уже не первый год и уверяет, что самое хорошее время — около половины двенадцатого ночи, когда заканчивается последний сеанс и она подметает пол в зале, собирая всякую мелочевку, просыпавшуюся из карманов зрителей: монеты, противозачаточные таблетки, фотокарточки, транквилизаторы, ключи, леденцы, ежедневники: «Концентрат жизни. Больше всего мусора от тех, кто носит штаны-чинос. Если в полночь какой-то тип барабанит в дверь, потому что потерял ключи, — будьте уверены, он носит чинос. Паршивый покрой карманов. Мало сумчатости».