Она никак не хотела расстаться с юностью, прежде всего с фронтовой юностью, не хотела отставать от нее! Наивно, но она была против, категорически против того, когда в печати появлялись поздравления с ее юбилеем, поскольку там указывался ее возраст. Она хоть на год, но старалась отодвинуть год своего рождения. Мало того, ей не хотелось, чтобы внучка называла ее бабушкой. И уйти из жизни она хотела не старой и беспомощной, но еще здоровой, сильной, деятельной и по-молодому красивой. И вот она стоит перед зеркалом и обращается к своему отражению:
Действительно, сдаваться она не привыкла. Это было не в ее характере: она была бойцом и оставалась им до конца. И ее вынужденный и в то же время добровольный уход из жизни, как и добровольный уход в армию, говорит не о ее слабости, а ее порядочности и силе: в конце концов, она могла бы достаточно благополучно дожить отпущенные ей годы, закрыв глаза на то, что не устраивало ее вокруг.
Так поступаем мы, многие. Смиряемся с обстановкой и живем.
Она была незаурядной личностью и не могла пойти на компромисс с обстоятельствами, которые были неприемлемы для ее натуры и сильнее ее. И смириться с ними она не могла.
Меня и нашу дочь Лену неоднократно спрашивали и спрашивают до сих пор о причине, вызвавшей ее добровольный и, казалось бы, неожиданный уход из жизни. Односложного ответа на этот вопрос нет и не может быть.
Главных причин много, а самую главную из них и выделить трудно.
Не раз я слышал о том, что, мол, будь с ней в этот момент кто-то рядом, такого не случилось бы.
Но ни о какой случайности говорить не приходится. О неожиданности — тоже.
Юля — человек очень последовательный, и, если она что-то решала, переубедить ее было, как правило, не только трудно, но просто невозможно.
Ю. Друнина и М. Лозинская, Н. Старшинов
За последние годы у нее уже неоднократно можно встретить упоминание о самоубийцах и самоубийстве. Вот что она писала, например, в газете «Правда» от 15 сентября 1990 года в статье «Туча над темной Россией»: «Тяжко! Порой мне даже приходят в голову строки Бориса Слуцкого: „А тот, кто больше терпеть не в силах, — партком разрешает самоубийство слабым…“» И дальше: «Врачи отмечают пик самоубийств…»
Написано это за год с небольшим до ее кончины.
В последнее время у Юли было состояние постоянной неудовлетворенности если не всем, то многим, что происходило в стране.
Она болезненно переживала распад СССР. Встретив восторженно события 19–21 августа (она бросилась на Красную Пресню защищать Белый дом), уже 15 сентября того же года она написала в той же статье: «И все же, все же не хотелось бы впасть в эйфорию. Кое-что беспокоит. Очень! Не слишком ли подчас легко и лихо принимаются решения по сложнейшим вопросам?»
А одно из последних стихотворений она начала так:
Она как кровную обиду переживала постоянные нападки на нашу армию и мирного и военного времени. И немедленно вступала в яростные споры, защищая ее. Еще бы:
Хорошо зная ее нелюбовь и даже отвращение ко всякого рода заседаниям и совещаниям, я был удивлен, что она согласилась с тем, чтобы ее кандидатуру выдвинули на выборы депутатов Верховного Совета СССР. Я даже спросил ее — зачем?
— Единственное, что меня побудило это сделать, — желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане.
Когда же она поняла, что это бесполезно, ничего существенного для этого сделать невозможно, она перестала ходить на заседания Верховного Совета, а потом и вышла из депутатского корпуса…
О ее душевном состоянии лучше всего говорит одно из писем, написанных перед уходом из жизни: «…Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…»
Ю. Друнина и дочь Лена
