Безжизненная пустыня не лишена жизни. Просто потому, что есть кто-то, наблюдающий за пустыней, она живет. Без свидетеля пустыня может предстать какой угодно. Час или больше я собирал по крупицам одну мысль: «Мне надо идти» – и понял, что «идти» предназначено для переживаемого мною сознания. Но только приставив, наконец, «мне», я почувствовал некий сигнал в мозгу.
Стояла ночь, когда я добрался до края пустыни. Над головой низко мерцали светящиеся точки.
«Как прекрасно видеть звезды. Давным-давно не видел нормальных звезд!»
Мне нестерпимо захотелось пить, будто следующий вздох застрянет в глотке, если ее не промочит вода. На счастье, вдали журчала вода: так близко утоление моей жажды и несравненная сладость воды. В таком вот месте и должен быть мой дом.
Возле ручья я провел около суток. Проснувшись наутро, я принялся осматривать тело и нашел все признаки обезвоживания. Я стал беспокойно крутить головой, оглядываться и увидел вдали силуэт охранника – всегда одинаковый, постный и все же какой-то близкий. Лица его было не разглядеть, он стоял на вершине бархана, но кожей я чувствовал, что он смотрит на меня.
– Что, друг, кончилась твоя власть! – неестественно громко прозвучали мои слова. – А то давай со мной, скинешь свою маску.
Охраннику ничего теперь не принадлежало, и его стало жалко. Я в детстве читал, что все, что препятствует движению вперед, необходимо отбросить, а в охраннике были сосредоточены мои проблемы. Он мешал, он вредил, из-за его прихоти и непонятной логики я покинул периферию и спокойную работу, из-за него потерял всех, кого любил. Правильнее всего было выкинуть его сейчас же из памяти, но не тут-то было. Как вырванный зуб, который мы засовываем в карман, я так же тащил в своем сознании этого типа.
Мои ноги пустились повторять все изгибы ручья, я попадал на неровные камни, спотыкался. По сторонам торчала скудная трава, выцветшая и сухая, и словно жаловалась, что она не виновата, что такая невзрачная и блеклая.
По течению дальше вода шумела сильнее, возмущалась, будто с кем-то спорила. Мой нос стал улавливать свежие запахи – осока или иная водная растительность. Запах приносил свежесть и воспоминание о далеких утренних часах раннего детства, о том времени, когда мечты отправлялись в высокий полет и казались такими подлинными и живыми.
Бедное измученное тело в потрепанных лохмотьях не могло двигаться быстрее и плелось черепашьими шагами. Я снова прильнул к ручью, желая набраться жизненной силы и пойти, наконец, быстрее. Мне вспомнилась Дама-смерть, в тот миг я бы ее отверг, появись она здесь, а сам бы убежал! Воспоминание о беге добавило сил, я затопал быстрее и скоро стал чувствовать другие цветочные запахи, – наверное, приближался сад! Цель сама стремилась ко мне, поскольку я полз, как улитка, – ведь должен был я однажды понять, что цель не монолитное изваяние – она живая и может без труда двигаться как от человека, так и в его направлении.
«Что, если я остановлюсь? Не пойду, а встану на месте». Ноги замерли. Я застыл, и вокруг все притихло, даже ручеек зажурчал как-то про себя, неслышно. Я осмотрел место: жидкие кусты, осока, в которой засела птичка и смотрела на меня испуганно. Я представлял, как пернатый изучает человека, удивляется.
Справа вверх уходил все такой же песчано-каменистый склон.
– Как в таком климате может быть сад – на песке все растет, что ли? Остановка повлияла на то, как я думаю, и в голову проникли сомнения, стало казаться утопией дойти до сада. Эти сомнения я послал подальше – знаем мы таких пройдох, мне нужно просто идти. Движение, действие всегда доказывало свою правоту. Я просто бы умер на первой территории, не бей я тогда по трубе. Поступок, что и говорить, несуразный, но, как оказалось, значимый. Хотелось пить, но я решил дойти, а остальное после. Продвигаясь, я стал замечать признаки встречного движения сада. Как угодно можно описывать или представлять этот феномен, но в чувствах, в своем восприятии я наблюдал движение сада в моем направлении: незаметно, без шума цель шла мне навстречу. Скорость такого своеобразного парения сада заметно превосходила мою, но вот напасть: стоило мне чуть замедлить шаг, как сад также прекращал двигаться.
Наступало утро, рассветало, но солнце не показывалось из-за облаков. Заночевать пришлось на берегу, у самой кромки бегущей воды. Поскольку это были не джунгли, температура менялась резко, и в четыре-пять поутру я проснулся от холода, поднялся и заставил себя идти. Меньше чем через час моему взору открылся обширный вид с туманными далями. То был обрыв, возле которого ручей расширялся и громко шумел. С рокотом и клубящимся паром низвергался водопад. Справа возвышалась почти отвесная стена с небольшим пологим уступчиком. На нем стоял спящий аист. Эта большая птица обычно спит стоя, запрятав голову в пух туловища.