А я не знал, куда идти. Я наугад открыл одну дверь, в лицо ударили ветер и холод. Там, за дверью, была ночь и блестели намёрзшим льдом леера (ну, скажем, перила вдоль борта). Я закрыл дверь и окончательно растерялся. Те, кто показывал мне корабль, куда-то исчезли. Мне показали, может быть, сотую часть того, что можно было показать, но я уже всё забыл и заблудился.
– А, вот ты где! – услышал я вдруг. Меня нашли. – Ты тут один не броди, а то утащат тебя в трюм – и кранты.
– Кто утащит?! – спросил я.
– Кто надо! – получил я ответ.
Когда я засыпал, а точнее, проваливался в сон, лёжа на маленькой своей железной койке, на которой до меня спали многие и многие. Я засыпал на одолженной мне простыне и подушке… Я проваливался в сон, оглушённый величием моего открытия. Я именно проваливался в сон, даже не желая ни спать, ни дышать, ни жить… «Мама, мама, мамочка…» – звучало во мне, и губы мои, я это чувствовал, слегка шевелились.
Встреча с мудростью
Самым старшим, в смысле взрослым человеком у нас на корабле был наш боцман, старший мичман Хамовский. Многие по незнанию думают, что боцман – это такое звание. То есть бывают лейтенанты, старшие лейтенанты, адмиралы… и есть боцманы. Так вот нет. Боцман – это должность, типа завхоза на корабле, но только с более широкими функциями. Боцман не только хранит и бережёт, а порою и подворовывает разное имущество и такелаж, от мыла до последней верёвочки, но и следит за правильным использованием всего-всего. Он обучает матросов вязать узлы, правильно швартоваться, правильно мыться и стирать одежду, ещё он контролирует, чтобы всё было и находилось в соответствии с флотскими и корабельными порядками, традициями и уставами. А если хотите, он учит матросов даже правильно, по-флотски, говорить. От того, какой на корабле боцман, зависит очень многое – от внешнего вида корабля до общего настроения экипажа. В общем, у нас боцман был старый, толстый, абсолютно хрестоматийный, очень строгий и по фамилии Хамовский.
Хамовский был самый опытный моряк на нашем корабле, и все знали, что раньше он служил на крейсерах. Когда раньше? В незапамятные времена!
В отличие от всех остальных мичманов и всех офицеров, которые носили на всех видах формы разные свои значки, медали или хотя бы ряды планок, по которым было видно, какими наградами они награждены, Хамовский не носил ничего. Он и зимой и летом появлялся на палубе в своём старом кителе, который неизвестно какими усилиями был застёгнут. Видно было, что если пуговица этого кителя оторвётся, то она полетит, как пуля, и сможет нанести увечья в случае попадания в человека. Воротник-стойка обычно был расстёгнут, но всегда подшит безупречно белым воротничком. Пуговицы кителя давно стёрлись, и на них не было ни капли позолоты. Китель был заношен до возможного предела, но держался, натянутый на мощное тело боцмана, как перекачанный воздушный шар. На этом кителе всегда красовался только один, видимо, уже давно устаревший нагрудный знак. Ни у кого я такого не видел. Это был значок с треснувшим эмалевым покрытием… короче, это был знак «За пересечение экватора».
Увидеть Хамовского гладко выбритым можно было только утром, на подъёме флага, к обеду его упругие толстые щёки уже покрывала серебристая щетина, а к вечеру она превращалась в короткую седую бороду. Из него всё, что называется, пёрло. И ещё он беспрерывно курил самые дешёвые сигареты без фильтра, которыми снабжался экипаж на табачное довольствие.
Невозможно было представить себе, чтобы на него кто-нибудь из офицеров, даже командир или старпом, повысил голос или попробовали бы его ругать. Никогда! Наш въедливый и истеричный старпом по фамилии Галкин, которого иначе как Ворона никто между собой не звал, даже он ни разу не посмел сделать хотя бы замечание Хамовскому. Старпом, чей голос раздавался без умолку из всех уголков и отсеков корабля, который легко всех наказывал и постоянно сетовал, что не имеет права расстреливать и вешать, который доводил свой голос до какого-то хриплого визга приблизительно раз в десять минут… Он ни разу не посмел выразить даже неудовольствие боцманом.
Хамовский никогда не спешил, мы ни разу не видели его бегущим или хотя бы запыхавшимся, но он всегда оказывался в том или ином месте корабля раньше всех и подгонял нас железными тумаками или даже кулаком, который был огромный, сухой и очень меткий. Пальцы боцмана были волосатые, и кулак казался от этого ещё больше, хотя и без того был огромным. Как же больно он бил в спину или в лоб! Какие яркие и белые летели искры из глаз! Но мы каждый раз благодарно кричали: «Спасибо, тащ мичман!» Он при учил нас к этому, и мы с удовольствием орали, понимая, что так было в те самые незапамятные времена, когда моряки были не то что сейчас.