Роберт отодвинул тарелку и зажёг сигарету. Выпустив дым в потолок, он согласно кивнул:
— Ты права. Про хижину действительно можно забыть. Техника в доме устарела, площадь маленькая. Пришлось бы вложить в него тысяч сто евро. И то не хватит!
— Ну вот.
— Что «ну вот»? Подумай об участке! Почти восемьсот квадратных метров на лучшем склоне во всём Бергштрасе. С открытым видом на долину реки, который никогда не будет закрыт новостройками! И всего в пяти минутах ходьбы от исторического центра.
— Хорошо. У кого есть деньги, мог бы снести домишко и на его месте построить роскошную виллу. Но сейчас на этот участок не найдётся платёжеспособного покупателя. И ты знаешь это не хуже меня.
— Ты очень долго проработала за банковским окошечком, Регина. За своей рутинной работой ты совсем потеряла фантазию и видение будущего. — Он сделал ещё глоток «просекко» и взволнованно продолжил: — Я сыт по горло тем, что мои состоятельные клиенты делают инвестиции в гигантские строительные проекты, получают огромные барыши, а я, как глупый школьник, только хлопаю глазами. Нет, моя дорогая, я тоже хочу когда-нибудь пожить на широкую ногу, чтобы в кармане звенело. Участок свободен от долгов и залогов, а с моими связями я мог бы... короче, полмиллиона евро можно было бы вложить свободно.
Регина положила себе на ломтик сёмги красную икру и строго посмотрела на мужа.
— Но мы уже сделали это однажды. Семь лет назад мы купили эту до неприличия дорогую квартиру, потому что у тебя тогда был заскок с перспективой роста цен. И что из этого вышло? Что мы теперь имеем с твоей фантазией и с твоим видением будущего? Эта квартира сейчас стоит ровно половину того, что мы за неё заплатили. Рынок недвижимости рухнул.
Он отпил ещё глоток «просекко» и оживился:
— А я о чём тебе говорю! С дорогой квартирой мы попали впросак и не рассчитаемся с долгами ещё десятилетия. Нам обоим около сорока, а мы до сих пор по-настоящему не владеем никакой собственностью. Кредит и прочие затраты на наше роскошное бунгало пожирают половину всех доходов. «Мерседес» каждый месяц теряет восемьсот евро от своей первоначальной цены, и ты сама знаешь, во что нам обходятся наши путешествия. А из чего мы должны откладывать на будущее?
— У нас высокий жизненный стандарт, — возразила она. — Мы хотим жить, пока мы молоды. Ради этого мы отказались от ребёнка.
— А если мы больше не будем отказываться от него, — взволнованно воскликнул он, — мы отыграем будущее! Выручка от продажи дома обеспечила бы нашу старость.
— Мой ответ — нет!
— Я не буду беременеть, Карин, хоть ты на уши встань!
Аня сидела со своей рыжеволосой партнёршей за ужином. В тесной кухне едва помещался стол. Из окна открывался вид на тёмный задний двор и на глухую стену дома из красного кирпича. На ужин был творог с пореем, хрустящие хлебцы и травяной чай.
— Но всё-таки подумай ещё раз, Аня!
— Зачем мне об этом думать ещё раз! Я уже приняла решение, когда моя мать выступила со своим идиотским распоряжением.
Карин отхлебнула чаю и грела руки о чашку.
— Аня, скажи, сколько работ по феминистскому движению я уже написала?
— Кажется, пять.
— Шесть! И в сколько издательств я их разослала?
— Им числа нет. Почему ты спрашиваешь?
— И почему никто этим не заинтересовался?
Аня пожала плечами:
— Пишешь ты хорошо. Видимо, дело не в этом.
— Ты права. И я хочу сказать тебе, в чём дело: даже в самых прогрессивных издательствах всем заправляют мужчины. — Тут она оживилась. — Но я хочу изменить эту ситуацию. Я хочу основать своё издательство. Настоящее феминистское книжное издательство, которое не делает никаких уступок, которое наконец действительно доберётся до корней и истоков женского сознания и которое будет сотрудничать с настоящими феминистками.
— Как ты, например.
— Именно. Единственное, чего нам не хватает, это деньги. Но дом твоей матери...
— Карин!
— ... мы могли бы продать за триста—четыреста тысяч евро. И тогда весь мир наш.
Аня задумчиво откусила хрустящий хлебец и помешала ложечкой свой травяной чай.
— Для издательства тебе понадобятся не только деньги, но и опыт и ноу-хау.
— Ах, всему этому в наши дни можно научиться на разных курсах. Основы существования рушатся главным образом из-за слишком тонкого денежного слоя.
— Не сходи с ума, Карин!
Карин вскочила и перегнулась через стол:
— Так это я схожу с ума? У меня по крайней мере есть идеи, хотя я по полдня торчу в семейной консультации и ковыряюсь в социальных проблемах беременных женщин, которые были настолько глупы, что пошли на поводу у мужчин! А вот ты, с тех пор как возишься со своими малышами и их глупыми матерями, действительно омещанилась. Потеряла всякое чутьё.
— Карин, сядь! Ты меня неправильно поняла.
Карин послушно опустилась на стул, но глаза её горели гневом.
— Ну так вот, если бы я получила дом твоей матери...
— Ты, Карин? Но мы говорим о моём наследстве!
— Да, Аня. Конечно, ты права. Но ведь мы же не материалистки, как ты считаешь? Для нас не столь существенны традиционные, буржуазные формы закрепления собственности. Разве не так?
— Нет.
— Хорошо, скажем так: если бы мы получили дом твоей матери...
— Нет!
— Аня! Дай же мне сказать!
— Я не буду беременеть, — повторила Аня и так решительно откусила хрустящий хлебец, что тот рассыпался в крошки.
Регина взяла на нож красную икру и покачала головой:
— Не буду я рожать ребёнка из-за дома. Я бы не хотела, чтобы обо мне говорили, мол, она забеременела ради материнского дома.
— Но в принципе ведь ты не против ребёнка?
— Не знаю... Собственно, я пока не собиралась, но после распоряжения моей матери я уж и не знаю... Разве что через пару лет...
Роберт подлил себе «просекко».
— Ага, значит, ты хочешь забеременеть через пару лет?
— Ну да, я ведь тебе только что сказала.
— А ты посчитала, сколько тебе тогда будет?
— Знаю, что ты хочешь сказать: биологические часы. Дуешь в ту же дуду, что и мама.
Он затянулся сигаретой.
— Тебе тридцать шесть, а мы ещё даже не делали попыток. Если мы начнём через пару лет... может, вообще уже ничего не получится.
— Роберт, это нечестно.
— Зато реалистично! К тому же чем дальше, тем больше рисков. Монголизм, например... Дефекты хромосом...
— Прекрати! Это нечестно.
— ... и лет в сорок ты родишь неполноценного ребёнка.
— Роберт этот номер у тебя не пройдет. Я решила сейчас не беременеть.
Аня и Карин молча вычерпывали ложечками свой творог с пореем. Карин как бы между прочим произнесла:
— Кстати, о твоём детском садике! Ты мне как-то рассказывала, что, глядя на этих бузотёров, почувствовала сожаление, что у тебя никогда не будет ребёнка.
Аня недоверчиво подняла глаза.
— Ну и что теперь? Ты же всегда была против буржуазной семьи.
— Дай мне, пожалуйста, солонку!
— Вот.
Карин посолила свой хлеб, намазанный маргарином, и задумчиво сказала:
— У нас-то всё было бы по-другому. Ведь мы же любим друг друга. — Карин нагнулась вперёд и протянула обе руки: — Аня, ты любишь меня?
Подруга сжала её руки:
— Ты же знаешь, Карин. Но...
— О, великая богиня, так докажи мне это! Ведь ты же хочешь ребёнка.
Аня устало покачала головой.
— Я не могу так просто обставить моих сестёр. И, кроме того, ты же сама говорила, что это распоряжение аморально и потому вообще не может быть признано.
— Не знаю, — сказала Карин, высвобождая руки. — Присутствовал же там этот нотариус... как его?
— Доктор Эммрих.
— Вот-вот. Был же он при этом. Аморально — неаморально... Для твоей матери всё это очень серьёзно, можешь мне поверить. Сюзанна не опасна. Она даже слишком хороша для этого мира. Но вот Регина! Если Регина принесёт матери долгожданного внука, дом отпишут ей... ей и этому замшелому обывателю, этому финансовому консультанту из банка с его гнусным «мерседесом». А ты останешься с носом, Аня! Шестьдесят — это вообще не возраст для женщины. Будет твоей матери и семьдесят, и больше, и тогда нам не достанется ничего, абсолютно ничего!