Я отбросил все сомнения.
– У нас с Шерил ещё есть надежда на совместное будущее, – продолжал я. – Но жена никогда не сдастся. Вы это знаете. Мой сын мёртв, он всегда был мёртв.
Адвокат посмотрела на меня, посмотрела на спящую Шерил, окинула взглядом беспорядок в палате, ставшей нашим домом. На Джоуи в колыбели она не смотрела.
И наконец кивнула.
Я задерживаюсь заполночь по времени станции. Гуляю по внешнему кольцу, стараясь устать так, чтобы подавить нахлынувшие воспоминания шестидесятилетней давности. Почему так трудно запомнить что-то нужное, но не выходит из головы то, что хочется забыть, что полжизни отчаянно пытаешься забыть?
Я захожу в бар. Это место с громкой музыкой и сверкающими экранами не предназначено для людей моего возраста. Но у меня есть деньги, и четыре или пять порций выпивки притупляют разум настолько, что это похоже на забвение.
Пол уходит из-под ног, и у меня мелькает мысль, что я перебрал, но тут замечаю, что все вокруг тоже падают. Огни и экраны погасли, воцарилась полная темнота.
Всеобщая неразбериха. Крики.
Загорается аварийный свет, с треском оживает система оповещения.
– Говорит начальник станции. Просим прощения. Похоже, вышли из строя несколько двигателей. Такова жизнь на краю света. Не надо паниковать, мы теряем высоту очень медленно. Мы всё исправим, как только из центра пришлют следующую транспортную колонну. Но на всякий случай вынужден попросить сбросить часть вещей, чтобы уменьшить нашу массу. К завтрашнему утру каждый должен отобрать двадцать процентов массы своих вещей для сброса. Касается всех без исключения.
Чувствуя себя в западне, я пробираюсь домой по коридорам, вокруг гудят озадаченные и сердитые голоса. Мы хотели провести на станции Шеппард свои золотые годы, но извращённое чувство юмора Вселенной не изменилось со времен Рангинуи.
– Где ты был? – спрашивает Шерил, когда я вваливаюсь в каюту.
– Надо отобрать вещи, которые выбросим утром.
– Да, я слышала, – отвечает она. – Это передавали повсюду.
Я осматриваю комнату. Всё здесь хранит память, напоминает о событиях, которые хочется помнить, и удерживает от нежеланных воспоминаний. Вот голография, на которой мы с Шерил ныряем на Большом Барьерном Рифе; награда Шерил за сорок лет блестящего преподавания; билет на первый спектакль, на который мы сходили, когда... наконец расплатились с долгами.
Как я могу выбирать, что из них выбросить?
Шерил зевает.
– Присмотришь за Шепом, пока я немного вздремну? Он отказывается спать. Наверное, скучает по тебе.
На пороге спальни она оборачивается:
– Я через пару часов встану и помогу определиться, что выбросить. – Она улыбается. – Я всегда говорила, что у нас слишком много барахла.
И она оставляет меня с Шепом одного. С Шепом и воспоминаниями.
Я подхожу к плантималю. Он подскакивает вверх-вниз и лепечет:
– Та-та.
«Никаких признаков нервной системы». Ну и бадья. Интересно, на сколько потянет? А если добавить ещё и все игрушки и детские вещички, которые купила ему Шерил?
«Оно ничего не чувствует».
Я представляю, как несу его к шлюзу, пока Шерил спит. Шеп поворачивается ко мне и машет ручками. «Всё это лишь адаптивные, подражательные, непроизвольные реакции». Я глажу плантималя и как-то понимаю, понимаю – этот трепет означает, что ему приятно. Я беру бутылочку с кормом, и Шеп тянется к моей руке. Я не сомневаюсь, что он радуется в предвкушении еды.
«Может, я вижу то, что хочу видеть?»
Начальник станции установил правила. Правила, которые необходимо соблюдать.
– Прости, – говорю я и убираю бутылочку.
Наклоняюсь, чтобы поднять горшок. Я должен избавиться от него сейчас, прежде, чем проснется Шерил, прежде, чем мне придется потерять всё, что мы так старались запомнить: нашу совместную жизнь.
– Си а-а-а-а о-о-о-о, – произносит Шеп, его губы из листьев шуршат друг о друга. Ритм знакомый, напоминает что-то, что Шерил раньше повторяла часто, а теперь почти перестала.
За спиной раздается голос Шерил:
– Так он говорит «Я тебя люблю».
Шерил восприняла новость лучше, чем я ожидал. Она просто уселась с Джоуи на руках, когда медсестра отсоединила проводки от системы жизнеобеспечения и оставила нас одних.
– Тебе надо поесть, – сказал я.
– Потом, – отозвалась она.
Я сел рядом, не желая прикасаться к сыну. Я ненавидел себя. Ненавидел облегчение, которое испытывал. Почти эйфорию. Я был чудовищем.
«Так и надо было сделать с самого начала, – сказал я себе. – Мы были эгоистичны. А теперь поступаем правильно. Разумно».
Джоуи судорожно задергал руками. Такое с ним часто бывало. Обычно мы звали медсестру, но не в этот раз. Больше нет.
– Можешь его подержать? – спросила Шерил. – Он обычно успокаивается у тебя на руках.
Я подумал, что если мы проверим это научными методами, то вряд ли найдем доказательства. Но вслух не сказал и протянул руки.
Дрожащее тело затрепетало, прижимаясь к моей груди, моим рукам и плечам. Затем движения ослабели, и Джоуи затих. Из его горла вырвалось хриплое дыхание.
Я опустил голову и поцеловал малыша. Сделал ли я это по собственному порыву или из-за Шерил? Даже сейчас, спустя столько времени, я не знаю.
Левая рука Джоуи поднялась, кулачок сжался, а затем рука обмякла. Я никогда не видел, чтобы он раньше так делал.
– Так он говорит «Я тебя люблю». – произнесла Шерил.
Я осторожно ставлю горшок на место.
Я не плакал так много лет. Меня будто прорвало. Моё тело сотрясают рыдания и нечем дышать.
Неразумно любить существо, которое ничего не чувствует, не имеет сознания и воли, не может ответить взаимностью. Но любовь никогда не была разумной.
Любовь – это усилия, которые вы вкладываете в кого-то, забота, поддержка тогда, когда в ней нуждаются.
Шерил обнимает меня, и я плачу ещё сильнее. Она целует, а я отворачиваюсь.
– Мне надо признаться, – начинаю я.
– Я знаю, – говорит она. – Всегда знала. Я тогда не спала.
Я озадаченно смотрю на неё.
– Я любила нашего сына. Но также любила и его отца. Я была эгоистична, и позволила тебе самому принять решение, я не хотела ответственности. Порой в жизни нет правильного выбора.
Мы оба были эгоистами, но порой любовь и жизнь зависят от эгоизма, в котором нет корысти.
Мы плачем вместе. Нельзя стереть за одну ночь более полувека вины, недосказанного и запретных тем. Но это начало, начало облегчения и надежды.
– Хочешь, помогу выбрать что выбросить? – спрашивает она.
Я окидываю взглядом папки, сувениры, награды, фотографии и безделушки. Я думал, что копил этот хлам, чтобы помочь себе, помочь нам помнить, а на самом деле – чтобы забыть.
Теперь они утратили свой блеск, свою магию. Они больше не имеют надо мной власти.
– Мне всё равно, – отвечаю я. – Мы можем хоть всё выбросить.
– Си а-а-а-а о-о-о-о. Са-са. Та-та.
Мы поворачиваемся к Шепу. Он такой милый, такой красивый. Немного похож на Шерил и немного на меня. С небольшой помощью своего старика он через месяц скажет «мама» и «папа». Чёрт, да через неделю!
Жду не дождусь!