Хотя можно было просто палец приложить… Но пальцев — десять, а лицо — одно.
— Але? — Лежа на полу, набрал я по памяти телефон шефа.
— Ты почему не позвонил по номеру? — Обвинительным тоном начали отчитывать меня вместо «здрастье».
— Анна Викторовна…
— Тебя, понимаешь, ждут, а ты!..
— Анна Викторовна! — Уже жалобно промычал я, чувствую, что отрубаюсь.
— Что⁈
— Мне тут подпись поставить надо. Пятую.
— Что ж ты так себя не бережешь. Опять в метро избили?
— Не в метро, и не я. Но скорая — мне, — вывалился из ослабевшей руки телефон.
А сил хватило только чтобы продиктовать адрес перед тем, как потерять сознание.
Говорят, внешним видом человек дает послание в мир — одеждой, манерой поведения. Человек, вальяжно развалившийся на потрепанном деревянном стуле посреди комнаты, своим внешним видом показывал, что в этом мире он всего уже достиг, несите следующий.
Я таких видел только в кино, когда актер убедительно отыгрывает человека над системой — того самого, который дает героям задания, выкроив минутку между обедом и визитом к премьер-министру. Он же принимает победу, отмечая чужой героизм, как личное умение руководить.
Закинув нога на ногу на дешевом деревянном стуле, никак не вязавшимся с его образом, неизвестный мне господин терпеливо ждал, пока я проснусь — а я не подавал виду, разглядывая его сквозь ресницы, лежа на неудобной односпальной кровати: судя по железной решетке боковины перед глазами — больничной.
Такой гость мог бы и разбудить, ценя собственное время выше чужого — но лакированный нос серого ботинка мерно покачивался, будто в такт его мыслям, а сам он не предпринимал никаких действий. Возможно, никуда не торопился. Такие люди, наверное, редко торопятся.
Я никогда не видел пошитый дорогим портным костюм — но уверен, на нем был именно такой: выкроенный и собранный ровно по мерке, без единой лишней складочки. Даже цвет — темно-коричневый в светлую полоску — не выглядел смешно или дешево. Наверное, цвет таких изделий уже начинает что-то символизировать, а не быть самим по себе. Коричневый — это мудрость, быть может? Незнакомец был немолод — хотя седину в висках наверняка оставил личный парикмахер, для солидности. Уж больно аккуратно прибрана прическа — волосок к волоску. Ногти рук, покоящихся на согнутом колене, тщательно ухожены. Да и сами руки выдавали, что хозяин их вряд ли когда занимался тяжелым трудом — тонкие, как у пианиста, изящные. Глаза у него — серые, брови черненые, густые, легкий загар и нос с горбинкой. Образ отчего-то заиграл колоритом юго-западного побережья Европы — там, где коррида, мулатки, конкистадоры и кровная месть.
Откуда он здесь — среди облупленных бежевых стен комнаты три на шесть метров, под беленым потолком с желтоватыми пластиковыми коробами ламп? Когда я очнулся, он тут уже был. И откуда здесь я?
Увидев все, что хотел, я поправил одеяло, подтягивая его к шее и приподнялся на локтях, будто впервые заметив гостя.
— Я вас иначе себя представлял. — Произнес я первым.
Гость выразительно поднял брови.
— Вы же апостол Петр? А я в чистилище?
— Вы в городской больнице.
— Было легко перепутать, — вежливо улыбнулся я, усаживаясь на кровати спиной к изголовью.
Неожиданно для себя под одеялом я оказался совершенно голым — разве что пластыри закрывали место, где крепилась «татушка» и гематому на месте укола медсестры Светы. Отдельный длинный и широкий пластырь стыдливо закрывал шрам на левой руке.
— И я — не апостол Петр. — С лёгким интересом посмотрел на меня незнакомец.
— Значит, вы директор того медицинского центра, и сейчас предложите мне кучу денег, чтобы все замять?
— Снова нет.
— Жаль, я бы согласился, — вздохнул я чуть грустно. — Но человек вы, сразу видно, не из простых.
— Как догадались? — Вежливо улыбнулся он.
— Вы в больнице без бахил.
— Ценное наблюдение. Часто бываете в больницах?
— Часто навещал там бабушку. Меня Михаил зовут. А вас? — Чуть поерзал я, пытаясь устроиться на странной пыточной конструкции, отчего-то прозванной больничной кроватью. Железная спинка кровати стояла с перекосом внутрь, ряды пружин продавливались в центре…
А незнакомец прервал молчание только секунд через пять.
— Я к вашим вчерашним приключениям, Михаил, имею весьма косвенное отношение. Можно сказать, они испортили мне отпуск.
— Мне следует извиниться? — Чуть расслабленно произнес я.