Ровно в три часа ночи Планзейгер ощутил небывалое давление на купол и вынужден был отключить силовую защиту. Поднявшийся ураган разнес в клочья хлипкое летнее небо, и город погрузился в предзимнюю слякоть и стужу. Тоскливо завыл проснувшийся на мокром матрасе Трезор, который в свою будку не умещался. Ему ответили окрестные собаки.
Мятущийся Черемушкин закрыл хлопающее окно, сел на кровати и, спрятав лицо в ладонях, горько зарыдал.
Ева проснулась, но ничего ему не сказала, только подумала: «Вот ведь странный человек. Обрёл свою половину, а не рад». Потом она подумала, что утром нужно найти Мортимера, пусть всё исправляет. После этого она закрыла глаза и мигом заснула.
Лера, как и Черемушкин, никак не могла успокоиться, и внезапный разгул стихии не показался ей странным, а напротив был в унисон её настроению. В какой-то момент она почувствовала, что Васька сейчас думает о ней, и значит — не всё потеряно.
Мортимер сразу понял, что это конец его детищу, и даже не предпринял попытки связаться с Планзейгером, который в это время безуспешно пытался починить неисправность. От этих его попыток становилось не лучше, а хуже, однако Планзейгер не думал сдаваться.
Семендяев, отвечающий за безопасность Объекта, хорошо отпраздновал день города, можно сказать отпраздновал от всей души, и эту ночь проспал как убитый. Он такой был не один. Тут вам и Борщ, и Старожил, и Лаптев, обретший из заветного сундука однокомнатную квартиру в многоквартирном доме, и многие-многие другие.
Мортимер ожидал четверть часа, но так как Серафимы по его душу не явились, решил действовать. Первым делом он упаковал в герметичный мешок спящего в своем «домике» сисадмина Архаима. Далее велел демиургам Лао и Линбу облачиться в жесткие межпланетные скафандры, больше похожие на маленькие космические корабли с противоперегрузочной гидравликой, запасом еды, питья и воздуха. Скафандры эти были изготовлены давно и хранились в пещере Самаэля. Переписав на «вечный» носитель информации — отполированную пластину из горного хрусталя — матрицу Клика, Мортимер передал её демиургам. Всё, подготовка к переброске на Луну была закончена.
Бак-Муар он передал Небиросу, чтобы вернул демиургам на Луне. На Земле в знак признательности за «теплый» прием они с ним могли черт-те что натворить.
Примотав демиургов и мешок с сисадмином канатом к спине Самаэля, Небирос вскочил дракону на шею и сказал: «Поехали, дружище». Дракон взмыл в воздух, легко, будто и не было на нем груза, набирая высоту.
Глава 38. Недобрый день
Тем временем какая-то сила вымела распоясавшихся, обгадивших всё вокруг ворон из оккупированной ими деревеньки, раскидала по окрестностям, половину безжалостно перебила, другую половину разлучила навеки. А каменную гаргулью со скоростью света перенесла в Мюнхен и воткнула на прежнее место рядом с рестораном «Тантрис».
Утром вчера ещё солнечный, зеленый, нарядный Знаменск было не узнать. Листья на деревьях съежились и почернели, порывы промозглого ветра стегали по окнам каплями дождя, стены домов намокли, сделались темными, в квартирах горел свет. И какая-то злая неумолимая сила вытуривала в шею, гнала прочь из города. Тут уж бесы расстарались. Асмодей понял, что наступил перелом.
По улицам с чемоданами наперевес по направлению к станции метро вприпрыжку бежали отдыхающие. Отдых кончился едва начавшись.
Метро к такому авралу готово не было, площадь перед станцией была переполнена, а люди всё прибывали и прибывали. Уже в толпе можно было увидеть осевших в городе на постоянное жительство южан, которые вчера ещё дорого продали своё жилье (то, которое про запас) остро нуждающимся миллионерам, а теперь на всякий случай рвали когти. И уже, создав прецедент, один такой миллионер нашел одного такого южанина и дал ему принародно в пятак, после чего начал орать, требуя назад деньги.
Тут же в разных концах толпы как по команде начались потасовки, и кончилось бы всё это печально, если бы не отряд Касима Сесёлкина. Соскучившиеся по работе бойцы, не особенно церемонясь, вездеходами и нагайками умело рассекли толпу на части, после чего вытеснили поскучневших людей на соседние улицы, полностью освободив площадь. Тут же сами собой выросли непреодолимые баррикады, полностью перегородившие выходы на площадь и оставившие только один, контролируемый боевым отрядом. Насчет баррикад расстарался Мортимер, для которого такая процедура была плевым делом. Жаль, конечно, что этим приходилось заниматься в своем городе.
В течение трех часов все желающие уехали, вслед за чем Мортимер наглухо перекрыл вход на ветку.
Плохие новости у нас распространяются быстро, и вскоре уже неугомонный Артур Румпеков в очередных новостях, стоя перед стеной из кафеля на станции «Ленинский Проспект», говорил следующие слова:
— Вчера ещё этой стены не было. Отсюда в благодатный Знаменск уезжали толпы людей, мечтающих о чуде. Увы, чуда не произошло, очередной мыльный пузырь лопнул.
И так далее, и тому подобное. А ведь хороший был репортер, от души радовался нашим успехам. Но не устоял перед кучей долларов, цена которым 30 сребреников.
Эту новость Тарнеголет услышал в гостинице Националь. Вот-вот должны были принести билет на самолет до Мюнхена, заказанный ещё вчера вечером. Не то, чтобы Зиновий Захарович очень уж рвался из Москвы, Москва, да ещё когда ты при деньгах, великолепный город, но Мюнхен стал как-то роднее. Короче, услышал Тарнеголет эту новость, и понял, что остался с носом. Влип с вложениями в паршивый Знаменск по самые уши. Провели как последнего мальчишку. «Впрочем, Мортимер здесь ни при чем», — подумал Тарнеголет, и за это честь ему и хвала.
Тут и билет принесли. «А что? — сказал себе Зиновий Захарович. — Сотня лимончиков на всякий пожарный у меня припасена. Кроме того, имеются золотое яйцо да монета Арсинои Филадельфы, это ещё пара лимончиков. Вдобавок неразменное колечко с бриллиантами. Да, не миллиардер, но совесть-то, в конце концов, иметь нужно»…
Нинель Эвальдовна проснулась от того, что совсем окоченела. Тонкая простыня не грела, за черным окном завывал жуткий ветер, крупные капли дождя барабанили в стекло. Часы показывали половину четвертого, а комнатный термометр семнадцать градусов.
Закрыв форточку, она накинула на простыню верблюжье одеяло, потом ещё одно, благо жила одна в двухместном номере, нырнула в постель, закрывшись с головой, понемногу согрелась и уснула.
Утром, увидев безобразие за окном, поняла, что стряслась беда. Позвонить из общаги тому же Дергунову можно было только снизу, от вахтера, точнее вахтерши, бабы Шуры, которая скорее всего была биороботом. Только биоробот может сутки напролет сидеть за вахтенным столом, никуда не отлучаясь и не жрамши.
Дергунов отозвался не сразу. Был он рассеян, непривычно гнусавил, так что и не поймешь — Лёшка ли это.
— Что случилось? — сказала Коробченко. — На работу идти или как?
— Я за вами заеду, — ответил он. — Никуда не уходите.
— На велике? — уточнила Коробченко, кинув взгляд на невозмутимую бабу Шуру.
— На автобусе, — отозвался Дергунов и повесил трубку.
— Не верь, — басом сказала баба Шура.
К её басу нужно было привыкнуть.
— Почему? — спросила Коробченко.
— Молодой, обманет…
Дергунов приехал через десять минут. Автобус был огромный, импортный, нарядный, как игрушка. За рулем восседал Разумович. Дергунов в тоненькой курточке выглядывал из распахнутых дверей, его знобило. При появлении Коробченко мужественно вышел наружу. Тут его вообще заколотило.
— Вот спасибочки, — сказала Коробченко, легко, как бабочка, вспархивая по ступенькам в салон. Села на переднее сиденье, что сразу за шофером, и крикнула Дергунову: — Поехали, дружище, нечего зябнуть. Шофер, закрывай дверь, сквозит.
Сама она была в теплом драповом пальто и вообще не понимала этого франта Лёшку. Зачем пижонить, если на улице холодрыга?
Но тут из общаги вереницей потянулись обращённые. Они были какие-то одинаковые, в китайских пуховичках, и от них несло пакетным супом. В общаге они занимали верхний этаж и ни с кем не общались. Коробченко уставилась в окно, за которым колючий ветер гонял рябь по черным лужам.
Дергунов вошел последним, устроился рядом с Коробченко и произнес: