Исполнительностью Семендяева Черемушкин остался весьма доволен. Польщенный Сергей Сергеевич вернул ему так и не пригодившийся «мобильник», Черемушкин нажал пару кнопок, удовлетворительно кивнул, прочитав какое-то сообщение на экране, затем протянул обратно, сказав, что пусть пока побудет у генерала. Это говорило о доверии, это было приятно. Семендяев и представить себе не мог, что Васька Черемушкин, которого он в душе по-прежнему считал лопухом, правда не таким развесистым, как прежде, но всё равно лопухом, таким образом установит за ним, своим учителем, негласное наблюдение.
Оставался ещё один элемент, необходимый для Созидания, за ним Черемушкин отправился сам.
Глава 22. Барсакельмес. Золотой венец
Про этот остров, а точнее уже полуостров, Черемушкин был наслышан. Барсакельмес с казахского переводилось как «пойдешь — не вернешься», попав сюда, человек либо возвращался с большим запозданием, то есть, на острове он пребывал сутки, а на самом деле отсутствовал полмесяца-месяц, либо вовсе не возвращался. Искривление времени, гравитационная аномалия, библиотека Акаши она же «Линза», захоронение древних ящеров, база инопланетян — чего только ни приписывали злополучному острову.
Именно сюда этим же вечером направился Черемушкин, вызвав Саврасова с его розовым лимузином и прихватив с собой Разумовича, который умел всё, в том числе неутомимо и быстро копать.
Едва Черемушкин с Разумовичем расположились в удобных креслах, Саврасов погнал лимузин вперед с сумасшедшей скоростью, никуда не сворачивая. Всё за окнами слилось в разноцветные полосы, потом и вовсе превратилось в серую подрагивающую пелену, а впереди образовалось светящееся кольцо, которое стояло себе ровнехонько на месте, ни капельки не приближаясь. Это безумие продолжалось минут пять, не больше (потом оказалось, что ничего подобного — всего лишь две минуты с небольшим), затем Саврасов нажал педаль тормоза, светящееся кольцо со страшной скоростью умчалось вперед, серая пелена за окнами распалась на разноцветные полосы, которые начали превращаться в отдельные фрагменты какого-то нереального пейзажа. Ещё мгновение, и всё застыло. Они находились на холмистой равнине, покрытой реденькой пожухлой травой вперемежку с белым песком и бурыми проплешинами иссохшей земли, с огромным белесым пышущим жаром куполом неба и зеленой полоской моря на близком горизонте. По равнине гулял сухой пыльный ветер, вышибающий жгучие слезы.
Метрах в десяти от них над песком возвышался неправильной формы черный валун, Разумович вразвалочку подошел к нему и, встав на колени, поначалу неспешно, потом всё быстрее и быстрее принялся окапывать его, отбрасывая песок за спину. Пыль поднялась столбом, пришлось отойти.
Небо вдруг потемнело, ударил гром, и на землю обрушился шквал крупного, с черешню, града. Пыль осела, стало видно, что Разумович углубился метра на два.
С материка принесло черную мохнатую тучу, которая взяла их в тесное кольцо и ну крутиться вокруг, набирая обороты и жужжа, как пчелиный рой. Внутри неё Черемушкин разглядел неясные, ломающиеся силуэты, напоминающие бешено скачущих, пригнувшихся к лошадиным шеям всадников. Туча потрескивала, рождая короткие электрические разряды, но вот из неё, разогнавшейся, в голову Разумовича выстрелила ослепительно белая молния. Тот небрежно отмахнулся. Противоестественно отразившись от его руки, молния вонзилась в тучу. Черемушкин явственно услышал лошадиный храп, возмущенные гортанные выкрики и особенно один, выделившийся из общей массы: «Назад, черти!», после чего странная туча стремглав унеслась обратно на материк.
Град между тем усилился.
Саврасов распахнул невесть откуда взявшийся зонт, услужливо закрыл от непогоды Черемушкина. Через минуту от несчастного зонта остались лохмотья, мотающиеся на голых спицах.
— Пожалуйте в машину, — сказал Саврасов, распахнув перед Черемушкиным дверь…
А Разумович всё рыл и рыл, не обращая внимания на секущие и засыпающие его куски льда.
Вскоре над валуном вырос холм из мокрого песка и тающих поблескивающих ледышек. Черемушкин забеспокоился, но холм вдруг вздыбился и развалился, а на его месте возник грязный, как свинья, дымящийся паром Разумович с огромными, красными натруженными ладонями.
— Извольте, — прохрипел Разумович, отступая в сторону.
Град между тем поутих, сменившись вялым худосочным противным дождичком.
Котлован был неправильной формы глубиною в четыре метра, сужающийся к заполненному грязью и водой дну, в центре которого имело место поблескивающее бурой глиной продолговатое возвышение размером два метра на метр и высотою чуть больше метра. Одна из стен котлована, под которой скрывался вставший на бок черный валун, была более пологой, здесь всего удобнее было спускаться, что, оскальзываясь и преодолевая часть пути на пятой точке, и сделал Черемушкин.
Спустившись вниз, он пожалел, что не взял никакого инструмента, но Саврасов, предугадав его просьбу, сбросил вниз лопату…
Возвышение оказалось неподъемным саркофагом из потемневшего серебра. Смыв с него остатки глины, дождь прекратился, а в следующую секунду сквозь глухие серые небеса прорвался узкий острый луч солнца и ударил точно в мокрый саркофаг. Это был замечательный знак, Разумович с Саврасовым рявкнули «Ура».
Поддев лопатой, Черемушкин приподнял и сдвинул в сторону тяжелую крышку. Раздался тяжкий вздох, из недр саркофага мимолетно шибануло немыслимой вонью, солнечный луч осветил содержимое ящика и тут же погас, спрятавшись за тучи. В серебряном гробу лежала прекрасная, не тронутая тлением, будто только что заснувшая девица в золотых одеждах с золотым виноградным венцом в рыжих волосах.
Секунду-другую она так и была прекрасна, затем лицо и руки начали темнеть, черты лица заостряться, и уже через минуту в саркофаге лежала иссохшая мумия в золотом платье, а ещё через минуту всё развалилось на части, одежды истлели, смешались с грязно-желтыми костями, но и те рассыпались в прах. Остался лишь изъеденный временем беззубый коричневый череп, от которого отваливались истончающиеся куски.
Зрелище было ужасным, в памяти ещё хранился образ замечательной красавицы. Но вот процесс, похоже, остановился. На дне саркофага в куче хлама лежала единственная сохранившаяся деталь: золотой виноградный венец с прилипшей к нему, не отдерешь, частью лобной кости.
Саврасов сбросил сверху веревку, Черемушкин обвязал её вокруг пояса и с венцом в руке, подтягиваемый Саврасовым и Разумовичем, выбрался наружу.
Яму вместе с валуном Разумович закопал, оставив невысокий курган.
Что интересно, к тому времени, когда они вернулись в Москву, лобная кость, приросшая к венцу, побелела, сделалась ровной, гладкой, блестящей, будто из обработанной слоновой кости…
В сейфе Черемушкина, что на Новой Лубянке, лежали теперь три элемента, необходимые для Созидания, и Мортимер знал об этом, но приказа явиться почему-то не отдавал. Потом оказалось: ждал нужной фазы Луны, какой — не наше дело. Через пару дней он заставил перенести элементы домой на улицу Серафимовича, и среди ночи подал сигнал, заставивший Черемушкина спешно вызывать Саврасова.
Саврасов прибыл через пятнадцать минут, ровно к тому времени, когда Черемушкин со свертком в руках вышел из своего подъезда.
Глава 23. Созидание
Гнавший в два часа ночи по пустой улице Серафимовича крутой черный Хаммер, не успев толком затормозить, врезался в багажник вывернувшего из подворотни розового лимузина. Водитель Хаммера, здоровенный ломоть, треснувшись лбом о переднее стекло и набив себе шишку, с возмущением обнаружил, что абсолютно невредимый лимузин, не подумав остановиться, со страшной скоростью мчится в сторону Малого Каменного моста. Но этого мало, в какой-то момент случается невероятное — лимузин вдруг исчезает, растворяется в воздухе, так что за ремонт и спросить-то не с кого…
Розовый лимузин вынырнул из подпространства перед источающим противоестественное голубое сияние стеклянным зданием, возле которого стоял Мортимер. Наконец-то он одел рубашку с коротким рукавом и потрепанные джинсы, и это было непривычно — из мистического персонажа он превратился в заурядного коротко стриженого негра, которых нынче полно в Москве. Правда, очень высокого негра.