— Как же, как же, — добавил от себя Мортимер уже по-русски. — Что скажешь, дружище, нужны нам ещё пленные?
— Шугануть их отсюда, чтобы больше носа не совали, — предложил Небирос. — Сшибать опасно, всё-таки Сириус есть Сириус.
— И то верно, — согласился Мортимер и прошептал что-то Архаиму, с которым у него была связь теснее некуда.
После этого вместо капитанской рубки на экране появился общий план, весьма впечатляющий: очерченный мерцающими габаритными огнями хищный силуэт огромного корабля на фоне усеянного колючими белыми звездами черного космоса. Сбоку пробивается непрестанно меняющееся сияние солнечной короны, затем вдруг картинка закрывается голубой вуалью, которая через секунду исчезает. Но корабля на оставшемся прежним фоне уже нет.
И вновь на экране появляется капитанская рубка, но на сей раз капитан явно растерян. Он сидит в кресле, крепко вцепившись в подлокотники. Раньше, помнится, стоял. Его собеседник лежит на полу и не шевелится. Но нет, пошевелился, капитан зашлепал губами, всё подернулось мелкой рябью. Экран исчез.
— Что с ними? — дрожащим голосом спросил Лау.
— Вернулись в своё время, — ответил Мортимер.
— Как в своё? — потерянно сказал Лау. — А мы как же?
— Вас уже никто не найдет, — произнес Мортимер. — Видите ли, господа пришельцы. Прежде чем браться за создание новых цивилизаций, нужно научиться управлять временем. А это не каждому дано.
Глава 12. Превращения
Закрытый участок был замечателен тем, что имел в своем распоряжении уникальный скальпель-сканер, доставшийся Мортимеру в наследство от прежних Хозяев Объекта. К этим Хозяевам мы вернемся позже, сейчас разговор о другом.
Многие знают, что фотошоп тем и хорош, что умеет работать со слоями фотографии. Если грубо, то вышеупомянутый сканер мог работать со слоями тонкого тела
Мортимер догадывался, что именно этим «скальпелем» многоформатная душа рассекалась на части, и затем эти части помещались в подготовленные к рождению тела. В течение долгой грешной жизни эти частички искали друг друга по свету, старались жить рядом, а при благоприятном стечении обстоятельств женились, венчались, так воссоединялась единая душа…
Сперва Лау, затем Линба Мортимер поместил в камеру сканера, где душа каждого подверглась жесточайшей операции — расчленению на мельчайшие части. То есть, большая Божья искра была разделена на маленькие самостоятельные искорки, обладающими всеми свойствами своей большой мамы.
Затем пара искорок была помещена каждая в своё биотело, а синие тела убраны в морозильную камеру. Очнувшись после операции, демиурги ощутили какое-то смутное беспокойство, всё вдруг стало серым, тусклым, плоским, и лишь где-то глубоко-глубоко, как утерянная радость, тлело воспоминание о большом ярком внутреннем мире.
Вызванный биоробот препроводил вялых безвольных Лау и Линба в изолятор, где им вкололи лошадиную дозу снотворного…
У Мортимера уже были кандидаты на искусственное «одушевление», и первой среди них была небезызвестная Нинель Эвальдовна Коробченко. Её вывели из спячки, привезли в подземелье на инвалидной коляске, сама ходить не могла.
От наркоза, под которым она находилась не одну неделю, голова её вспухла, бельма выкатились, губы сделались, как ватрушки. Ведьма — ведьмой, да ещё, как мы помним, злобная.
Эх, господин Сердюк, господин Сердюк, что же ты, паразит, наделал? Раньше Нинель Эвальдовна была приятной пухлой женщиной, начитанной, вежливой, а главное культурной. И в кого по милости Сердюка превратилась? Кому поверила, в кого, простите, втюрилась? В монстра, в диктатора, который лишил её разума, сделал тупым, бездушным, кровожадным роботом, а вовсе не киборгом, который практически тот же человек, но не нуждается во врачах. Обманул, обвел вокруг пальца.
Мортимер решил это исправить. И вовсе не потому, что был таким уж прекраснодушным, просто в нем жил крепкий инженер, желающий из кизяка сделать конфетку.
Квёлую Коробченко поместили под тот же сканер и заменили жалкую её, мелкую душонку на крохотную, но тем не менее крепкую основательную донорскую искорку. И случилось чудо, Коробченко встала с операционного стола оживленная, с горящими восхищенными глазами, влюбленная в жизнь. Навыки паскудного лиходея напрочь исчезли. Она и говорить стала, как какая-нибудь кисейная тургеневская барышня в соломенной шляпке. Поначалу-то Небирос подумал, что она окончательно сбрендила, потом понял — нет, категорически изменилась.
Но эксперимент есть эксперимент, кто его знает, что произойдет с пациентом уже на следующий день, вдруг в нем проснется волк хуже прежнего, поэтому Коробченко отвели в тот же изолятор, что и демиургов, но в другой отсек.
Небирос предложил заодно одушевить и любимого своего пса Трезора, который жалуется порой, что не умеет разговаривать по-человечески, а так бы хотелось, но Мортимер твердо сказал «нет». Нельзя нарушать единый Замысел, иначе нарушится Великое Равновесие. Отчего погорел Сатана? Оттого что покусился на Равновесие, которое не им было создано.
Нужно всё делать аккуратно, осторожно, просчитывая каждый шаг, а главное — вписываясь в существующий порядок вещей. То есть, не ухудшать положение, а улучшать его. Вот тогда воздастся.
Небирос рассыпался в похвалах, это счастье жить рядом с великим мудрецом, и заодно предложил свой вариант вклада во всеобщее улучшение. Нужно, сказал Небирос, пропустить сквозь сканер нынешних правителей. Демиурги — раса старинная, законопослушная, давным-давно искоренившая в своей среде жажду хапнуть всё, что плохо лежит. То есть, заменив в правителях гнилую душу на душу чистую, можно добиться значительного улучшения.
Э, нет, возразил Мортимер. То, что лежит плохо, так и останется плохо лежать, а правителя, который не позарится на это, сочтут сумасшедшим. Такова действительность, поэтому лучше не вмешиваться. Будем возделывать свой огород.
И решил в этот день больше никого не наделять даром демиургов…
Мусатов не забыл идейку насчет докторской, подброшенную ему Небиросом.
Мортимер, тот же самый, одновременно находящийся на закрытом участке подземного завода и в офисе, в своем кабинете, принял его радушно. Выслушал неторопливые взвешенные умствования Мусатова насчет продолжения работы над докторской уже в качестве зама по научной работе, он сказал: «Целиком и полностью согласен. От меня-то что нужно?»
— Материала столько, — ответил Мусатов, — что забит под завязку металлический шкаф, тот, что в секретной комнате, здоровенный такой, номер, по-моему, четырнадцатый…
— Номер четырнадцатый для оружия, — деликатно поправил его Мортимер. — Вы имеете в виду архивный шкаф, двухстворчатый.
— Да, да, — согласился Мусатов. — Архивный. Мне одному эту массу текста и фотографий не осилить. Выделите мне, Олег Павлович, какую-нибудь толковую секретаршу, чтобы печатала, как пулемет.
— Тамара подойдет? — предложил Мортимер.
Мусатов скривился, будто кислое яблоко откусил.
— Ах, да, — вспомнил Мортимер. — Вы же к Томочке неравнодушны. Жалуется Томочка-то, что вы ей проходу не даёте, всё норовите за мягкое ущипнуть.
— Врёт, — покраснев, ответил Мусатов. — Не было такого. И не будет.
— Ну, будет — не будет: это мы ещё посмотрим, — сказал Мортимер. — Но коль отказываетесь, могу предложить ого-го какую секретаршу.
— В каком смысле ого-го?
— Вы идите к себе, я её пришлю, — произнес Мортимер. — Идите, идите. Но не обессудьте, ежели что.
Мусатов вышел, теряясь в догадках, а спустя пятнадцать минут в дверь его кабинета кто-то мощно постучал и сказал басом: «Можно?»
Это был Серега Степанов, тот самый спортсмен-охранник из офиса на Большой Лубянке. Ну что тут скажешь? Шутник этот Мортимер Олег Павлович, каких мало.
— Степанов, — представился здоровяк. — Сергей. Меня прислал…
— Знаю, прислал Олег Павлович, — остановил его Мусатов. — Меня зовут Сергей Анатольевич. Вообще-то Олег Павлович обещал секретаршу.
И, вздохнув, добавил:
— Нас, товарищ Степанов, ждет огромная, кропотливая работа, с которой не каждый мужчина справится. М-да. Как у тебя с аккуратностью?
— В школе было не ахти, — признался Степанов. — Теперь вроде получше.