Участок был тщательно вычищен от деревьев, но, скажем, яблони, груши, персиковые и банановые деревья остались нетронутыми. Кстати, банановое дерево — вовсе не дерево, а высоченная трава, но от этого бананы не становятся хуже.
Остался декоративный кустарник, а также естественные полянки с растущей на ней земляникой. И ещё альпийская горка с водопадом — это уже было рукотворное, это уже кто-то расстарался.
Хозяйственных построек было немного: гараж, баня, сарай, летняя веранда с кухней, будка Трезора. На последней немного остановимся.
Это была vip-будка, выполненная в виде домика на фундаменте, с террасой и застекленными окнами. Дверца открывалась в обе стороны, в домике у стены имелся высокий и большой, под размер Трезора, нейлоновый лежак с бортами, чтобы во сне не свалился, с матрасом на основе гречневой лузги. Трезор немедленно повалился на лежак, закрыл глаза и оттопырил ухо, показывая, что бдит.
Они не отошли и на десять шагов, как из будки донесся мощный храп.
— Хорош защитничек, — сказала Лера…
В особняке запросто могли бы разместить три больших семьи. На каждом этаже туалет и ванная, на нижнем кроме кухни и скромного холла три солидных комнаты, на двух верхних этажах таких же комнат четыре. Мебель, чувствуется, дорогая, но ничего не давит, всё комфортно, много света и воздуха. Был ещё чердак, но туда Лера только заглянула, а Черемушкин даже не стал любопытствовать.
Дом, между прочим, был добротный, стены на случай войны или землетрясения в два кирпича. С третьего этажа видна была синяя гладь водоема, он, водоем, был совсем рядом, метрах в ста, только луг с полевыми цветами перебеги.
Глава 33. Дом Литераторов
На кухонном столе лежала папка с документами, удостоверениями, картой Знаменска, перечнем объектов и прочим, и прочим, а в гараже, вот чудо-то, стоял черный пятидверный Вольво-универсал с ключами в замке зажигания, правами и техпаспортом, оформленными на Леру Ворошилову. Всё правильно, Черемушкин машину водить не умел, а Лера умела. Мортимеру ли этого не знать.
Большой, как шкаф, холодильник был набит под завязку. Перекусив бутербродами с ветчиной, не той, магазинной, источающей неаппетитную влагу, а настоящей ветчиной, какую умели делать в советское время, и прихватив на всякий случай красные удостоверения, они поехали искать Дом Литераторов.
Трезора не взяли, он остался сторожить частную собственность. Спя и храпя.
Карта Знаменска была особая, трехмерная, с обозначением домов и значимых объектов, служащая одновременно GPS навигатором. Разумеется, в комплектации Вольво был свой говорящий навигатор, но карта была лучше, удобнее, она не просто подсказывала, куда ехать, а ещё и давала информацию по любому интересующему объекту…
А вот и Дом Литераторов, но совсем не такой, каким привиделся Черемушкину во сне. Тот был белый, двухэтажный, отгороженный от прочих зданий чугунной решеткой, располагался ближе к центру города. Этот же находился на окраине и занимал торцевую часть первого этажа пятиэтажного здания.
Вход был свободный, с улицы, но что-то никто сюда не рвался. Дом Литераторов занимал двухкомнатную квартиру. В первой комнате сидела старая карга с вонючей папиросой, торчащей из тонкогубого рта. Перед ней стояла старинная пишущая машинка, из машинки торчала пожелтевшая бумага. Полнейшая нищета, даже на завалящий комп денег нету.
— Авторы, что ли? — скрипучим баритоном осведомилась карга. — Или в туалет?
— Нам бы начальника, — важно произнес Черемушкин.
— Ишь ты, начальника ему, — развеселилась карга. — На лопате.
И, веселясь, затрясла седыми буклями. Хотя, скорее всего, это был парик.
— Ты с кем там, Егоровна? — раздалось из соседней комнаты. — Пошто людей отпугиваешь?
На пороге появился высокий молодой человек с пегими всклокоченными волосами, лохматыми бровями и диким пронзительным взглядом. На нем были полосатая рубашка с шейным платком и брюки с пузырями на коленях. Видать, много и упорно сидел.
— Проходите, товарищи, проходите, — сказал он и призывно махнул рукой, приглашая.
Усадив их на крытые дерматином шаткие стулья, он плюхнулся в кресло за своим двухтумбовым столом и сразу сделался маленьким, еле видно, так как кресло было низенькое.
— Вечно оно складывается, — забормотал он, пытаясь встать. — Какой дурак его сюда поставил? Было же хорошее кресло, нет — кому-то срочно понадобилось. А своё, хреновое, мне подсунул.
Встал, принялся дергать за сиденье. На шум приволоклась карга с висящей на плече большой раздутой сумкой, похоже весьма увесистой.
— Чего тебе, Егоровна? — сказал он, весь красный от натуги. — Иди домой, пиши, я за тебя писать не буду.
— Всё уже давно написано, — ответила она, попыхивая папиросой. — Знаешь же. Одной твоей подписи не хватает, а без неё, без твоей подписи, издательство рукопись не принимает.
— Бред, — вскричал он и неожиданно для себя выдернул сиденье на нужную высоту. — Издательство заключает договор не со мной, а с тобой, Егоровна. Иди им канифоль мозги со своими нетленками. Меня уволь.
— А вот не уйду, — заявила карга. — Измором возьму. Мне торопиться некуда.
И демонстративно села рядом с Черемушкиным.
— Вы кирпичик подложите, — посоветовала Лера, наблюдая за действиями долговязого. — Или два, или три. Стойка в кирпичи упрется, и кресло не сложится.
— Бестолку, — ответил долговязый. — Уже пробовал. Эта самая стойка проваливается в никуда, в неизвестность. Просто фантастика какая-то.
— Значит, нужно заменить кресло, — сказал Черемушкин, вынимая из кармана блокнот и ручку. — Так и запишем.
— Стоп, — долговязый застыл, потом медленно повернулся к нему. — Вы от администрации?
— Я заместитель Мортимера по культурной части, — важно сказал Черемушкин. — В связи с этим хотелось бы задать вам пару вопросов.
— Нет, нет, сперва я, — воскликнула карга, вытаскивая из сумки раздувшуюся от рукописей картонную папку. — Как хорошо, что я села рядом с вами, голубчик. Вы не против, что я вас так называю? Коли этот господин не желает подписывать ходатайство, подпишите лучше вы, будет весомо, грубо, зримо. Издатель будет просто обязан подчиниться. Силь ву пле, мон ами.
— Да ради Бога, — сказал польщенный Черемушкин. — Где чиркануть?
Карга ловко подсунула ему бумагу с машинописным текстом, по краям уже изрядно пожелтевшую, а под бумагу подложила свою сумищу, чтоб помягче, чтоб не изодралось.
Черемушкин размашисто расписался.
Карга чмокнула его в щечку, обцеловала бесценное ходатайство, сделала ручкой долговязому и была такова.
— Не женщина — порох, — бросил вдогонку Черемушкин.
— Вот так и плодятся бездари, — задумчиво сказал долговязый. — Тараном, нахрапом, деньгами, чем угодно, только не талантом. Разрешите представиться: секретарь отделения союза писателей этого славного города Симеон Лаптев.
— Очень приятно, — ответил Черемушкин. — А я Василий Черемушкин. Город у вас, Симеон, хороший, растущий. Как москвич, хотел бы вам доложить…
— Васька! — осекла его Лера.
— Впрочем, это неважно, — сказал Черемушкин. — Да вы сядьте, а то неудобно голову задирать. Только не в кресло, убьётесь. Кресло я вам обещаю, хотите — сейчас съездим.
Его несло по кочкам, сам себя не узнавал. Это внезапное назначение выбило из колеи напрочь.
— А вы точно зам по культуре? — видя его торопливость, спросил Лаптев. — Чем докажете?
Вот тут-то и пригодились красные удостоверения, в которых значилось, что Черемушкин и Ворошилова не какие-нибудь проходимцы, а руководящие работники культуры Знаменска. Были тут и гербовая печать, и четкая подпись Мортимера.
Изучив каждое удостоверение, Лаптев признался, что видит такой документ впервые, но коли он, такой документ, существует, то никаких сомнений больше нет, а стало быть, оно и к лучшему. В смысле, есть у кого конкретно клянчить деньги на поддержку штанов. Ведь сейчас союз писателей не то, что раньше, когда творцов баловали красной икоркой, балычком и Госпремией. Увы. Сейчас писатель брошен в помойку действительности, где, сами понимаете, не до творчества. Скажем, секретарь союза писателей (тут Лаптев поклонился), то есть не самый последний из писателей, получает в месяц две тысячи рубликов.