— О чем задумался, Рэм? — весело спросила она. — Может, я помогу?
— Да вот думаю — хватит ли, — ответил он. — А вдруг мало? Никаких инструкций нет — всё на пальцах. Может, это начинает действовать при достижении какой-то критической массы, а может, можно добавлять — дискретно, то есть.
— Если сомневаешься, сыпь всё, — предложила Лера, отметив про себя, что мальчик не так прост.
— Экая ты хитрая, — сказал Иеремия. — Чтобы всё тебе одной. Может, кому-то ещё позарез нужно.
— Что это за штука такая? — спросила Лера.
— Я думал, Василий тебе говорил, — произнес Иеремия. — Этот порошок — эманация Серафимов. Что такое эманация знаешь?
— Догадываюсь, — туманно ответила Лера, пожимая плечами.
— Цитирую энциклопедию, — сказал Иеремия. — Эманация — это истечение чего-либо откуда-либо, появление чего-либо в результате выделения из чего-либо более сложного; то, что возникло, появилось в результате такого истечения.
— Ты хочешь сказать, что на Объекте побывали Серафимы? — спросила Лера.
— Объект — их создание, — сказал Иеремия.
— Тогда где они?
Глава 2. Гомункулус
— Скорее всего, Объект выпал из их измерения и угодил точнёхонько под Знаменку, — ответил Иеремия. — Не спрашивай как — я в физике не силен.
— У нас есть физик, — промолвила Лера. — Его фамилия Мусатов. Расскажи ему об этом.
— Атеисту-то? — снисходительно произнёс Иеремия. — Засмеёт, заплюёт, лягнёт так, что дым из ушей повалит. Они, эти атеисты, дальше своего носа не видят.
— Атеисты бывают разные, — возразила Лера. — Мусатов, между прочим, вычислил, что под Знаменкой невесть откуда появился Объект. Между прочим, вернулся из Женевы в Москву, чтобы предупредить. Вот тебе и атеист.
— Ну, я не знаю, — неохотно пробормотал Иеремия. — Это всего лишь предположения.
— Так ты меня хочешь предположениями напоить? — с хитрецой спросила Лера, понимая, что на этот раз раскрутить Иеремию не удастся. — А вдруг отрава?
— Эх, ладно, — сказал Иеремия и выбухал в чашку остатки порошка, после чего добавил почти до краёв кагору и осторожно размешал серебряной ложкой. — Чур, я первый попробую, только ведь не впрок будет.
— Почему не впрок? — удивилась Лера. — Тебе не впрок, а мне впрок?
Иеремия отпил пару глотков и облизнулся. Глазки у него заблестели, щёчки зарумянились. Протянул ей чашку, дружески улыбнулся.
«Что я делаю?» — подумала Лера и медленно выцедила всю жидкость. Было вкусно, в голове зашумело, потом вдруг громкий щелчок, точно выключили рубильник, и она потеряла сознание.
Очнулась она уже в своей комнате, в своей кровати. В голове по-прежнему шумело, а глаза видели какие-то расплывчатые пятна.
Над нею склонилось одно из темных пятен, потом голос Василия произнёс:
— Чтоб мне лопнуть — смотрит. Ну, мать, напугала.
— Какая же я мать? — слабо возразила Лера. — Я девочка.
— Прости, — сказал он, поцеловал в щёчку, убрал со лба щекочущие волосы. — Как себя чувствуешь?
— Перед глазами плывёт, — ответила она. — Наверное, Рэм с дозировкой переборщил.
— Много не мало, — рассудительно произнёс Иеремия, который находился где-то сбоку. — Если сразу не окочурилась, значит выживешь.
— Спасибо, утешил, — вздохнула она. — Слово-то какое выбрал: «окочурилась». Вроде бы грамотный парень.
— Я нарочно, — признался Иеремия. — Чтобы переключилась и не думала о плохом.
— Психолог хренов, — проворчал Дергунов из левого угла, там, где стояло удобное кресло.
— Кто ещё тут? — спросила Лера.
— Я, — с готовностью отозвался Дергунов.
— Тебя я слышала.
— Ещё я, — сказал Иеремия старший. — Больше никого нету. А вот и Трезор. Ещё Трезор.
— Я градусник поставлю, — сказал Черемушкин. — Может, Мортимера вызвать?
— Нет, — немедленно возразил Иеремия младший. — Вы что, не понимаете? Возвращается то, что было утрачено, на это, батеньки, время нужно.
Иеремия старший хохотнул. Именно так, с «батеньками», он бы и сказал, но слышать это от пацана — увольте. Никак не мог привыкнуть, что малец — это он сам, относился к нему, как к младшему братику.
Стуча когтями по паркету, подошёл Трезор, задышал в ухо, лизнул в щеку.
Все собрались, все, все, все, как вокруг больной.
— Можете расходиться, — сказала Лера. — Я хочу спать…
Рано утром, стараясь не дышать, на цыпочках подошёл Черемушкин, оттопырив ухо, начал прислушиваться. Это было так смешно, что Лера захихикала.
— Как глаза? — спросил он.
Она вытаращилась, поморгала, потом сказала:
— Уже лучше, но с работой пока подожду. Предупреди Олега Павловича.
— Если спросит, — отозвался Черемушкин. — А специально не буду…
Где-то в девять утра, когда Черемушкин с Дергуновым, переговариваясь, ушли на работу, в дверь всунулся Иеремия младший и сказал:
— Ты спишь? Есть разговор.
— Давай, — отозвалась она, поворачиваясь к нему.
Он придвинул стул к кровати, сел.
— Я знаю — Мортимер тебе обо всем сказал, — произнёс он. — Поэтому для тебя не секрет, что жить ты можешь только в Знаменске. Как и я, только у меня никогда не было души. Я не божеское создание, искусственное, гомункулус. Слушай и не перебивай. Твоя душа ушла, но недалеко, и вот этот порошок, надеюсь, вернул её на место. В любой момент можешь уехать из Знаменска.
— Не наговаривай на себя, — сказала Лера. — Ну, какой ты гомункулус? Гомункулус — это коротышка из реторты, поганый злюка, человеконенавистник, а ты хороший парень. Порошка не пожалел. Сейчас я расплачусь.
По щеке её поползла слеза.
— Эй — эй, — насторожился он. — Ты это брось. Ты на жалость не бери. Я про себя всё знаю, мне древний человек рассказал. И про порошок, и про прошлое, и про Серафимов, так что не надо мне тут.
— Ладно, — сказала она, вытирая слезинку. — Что за древний человек?
— Должен же кто-то знать, — пробормотал он. — Дело было так…
Иеремия работал тогда на заводе, и ни о какой трансформации речи не было, потому что он был на хорошем счету. Память о прошлом напрочь отшибло, а настоящее начиналось с того, что он работал на подземном заводе и был далеко не последним. Довольно скоро от конвейера его перевели в бригадиры, потом сделали начальником участка.
Однажды он проснулся с новым знанием — бродильное дело, так это называлось. Откуда берётся новое знание, никто не знал, но это был знак, что ты чувак не простой, начальство приметило твои старания и собирается тебя повысить. Насчёт своего повышения, то есть куда, он тоже знал — во вновь открытую Галерею.
Но эта ночь была не так проста, также ему приснился древний человек, который объяснил, как его, древнего, найти. Это важно.
Сны для гомункулусов (будем их называть так) имели значимое значение, поскольку посылались крайне редко, и любое пожелание, идущее оттуда, воспринималось, как приказ. То есть, под козырёк. Но дело осложнялось тем, что древнего человека можно было найти, лишь перейдя жёлтую черту, а это категорически запрещалось, ибо за чертой действовало убийственное излучение.
Тем не менее, приказ есть приказ. На обеде Иеремия оправился не в столовую, а открыл дежурным ключом заднюю дверь и, пройдя мимо длинной череды специальных контейнеров, остановился перед этой магической чертой. Вот тут-то ретивое заколотилось, однако сразу возник извечный вопрос: если так страшна территория за чертой, то что мешает поставить здесь глухую стену? Нет, следи, чтобы никто не пересёк.
Вокруг никого не было, никто за ним не следил, боялись, наверное, лишний раз подходить к опасному месту.
Иеремия закрыл глаза и сделал шаг. И ничего не почувствовал, хотя грозный рубеж остался позади. Он побежал в темноту на слабый мерцающий огонёк, который возник сам по себе. Об этом огоньке предупреждал древний человек, значит сон был истинный. Пол был чистый, ровный, и Иеремия прибавил ходу, не хватало ещё опоздать с обеда.
Огонёк освещал закрытую дверь, не совсем обычную, деревянную или стальную, как всё было на заводе, а мягкую на ощупь, теплую, легко покалывающую пальцы, точно сквозь неё был пропущен слабый ток.
Глава 3. Древний человек