— Стоп, — скомандовал «Семендяев».
Менанж затормозил, вырулил назад вплотную к распластанному на разделительной полосе Разумовичу и посмотрел на «Семендяева».
— Поможешь, — сказал тот. — У нас пара минут…
Фазаролли наблюдал за происходящим, неестественно вывернув шею. Вот машину тряхнуло — значит, тело погрузили в багажник, вот противно заскрежетала по асфальту лопата, соскребая остатки.
Напоследок «Семендяев» приладил сорванную дверь на место, и не скажешь, что её вырывало с корнем, вслед за чем «Ока» тронулась…
Генерал Семендяев сидел в своем кресле, будто со вчерашнего дня не уходил. Коротко кивнул в ответ на приветствие Черемушкина, глазами показал, что сумку нужно поставить перед ним на столе. При этом, расчищая место, отодвинул ладонью в сторону блокнот и ручку.
Черемушкин взгромоздил на стол сумку, открыл молнию.
Ради такого случая генерал встал, вынул из сумки черный пакет. Пробормотал: «Тяжелая зараза», — и извлек из пакета замотанный в мешковину и схваченный бечевкой удлиненный предмет. Булыжник, помнится, ни в какой холст замотан не был.
Не доверяя Василию, генерал самолично ножницами разрезал бечевку, развернул плотную ткань и довольно улыбнулся. Перед ним лежала золотая рука, совсем как настоящая, даже волосы угадывались.
— Вот из-за чего суета, — пробормотал Черемушкин.
— Какая именно суета, Вася? — спросил Семендяев. — Ну-ка, ну-ка.
Вынул из сумки большой незапечатанный конверт, а из него заполненный бланк с крупным заголовком «Государственный акт на право собственности на землю». Чуть выше в синей рамочке синий оттиск «Копия». Внизу, как положено, подписи, печати.
— Солидно, — сказал Семендяев, по старой чекистской привычке положив бланк текстом вниз. — Что стоишь-то? Садись. Так что за суета?
— Нас с Лёшкой встретил Разумович, — ответил Черемушкин, усевшись на стул. — Не дал даже от часового позвонить.
Едва он это произнес, затренькал телефон. Генерал поднял трубку, послушал кого-то, посопел, потом сказал «Добро» и опустил трубку.
— Про вас с Лёшкой ни слова, — произнес он. — А вот холуи Разумовича, сильно избитые и связанные по рукам-ногам, найдены на окраине Тамбова. В машине, принадлежащей Разумовичу. Сам же Разумович исчез. Ну, слушаю тебя.
— Суета из-за того, что Разумович не нашел в сумке золота, — сказал Черемушкин. — В пакете был булыжник. Эх он и разорался.
— Кто разорался — булыжник? — уточнил Семендяев.
— Разумович, — ответил Черемушкин. — Припрятали, говорит, золото…. Предупреждать нужно, Сергей Сергеевич, за чем посылаете, а-то ведь вляпаться можно только так.
И хохотнул.
— Что ржешь? — осведомился Семендяев.
— Да я над Лёшкой. Булыжник, как негр, таранил. А в нём, родимом, килограммов десять.
— Дитё ты ещё малое, — констатировал Семендяев. — Другой вопрос — откуда о золоте узнал Разумович. Кто-то, значит, у него на Объекте есть.
Сопя, полез в сумку, выудил сложенный вдвое лист, развернул. Прочитав, протянул Черемушкину.
Там было написано: «Прошу меня не искать. Ухожу из органов добровольно по религиозным соображения. Терпеть больше невмоготу. Е.Б.Разумович».
— Его почерк? — спросил Черемушкин, возвращая записку.
— Его, родимого, — ответил Семендяев и вновь полез в сумку. — Фарисей недобитый.
Пошарив в обширных внутренностях, проворчал: «Больше ничего нет», — и бросил на стол три малиновых служебных удостоверения: два — злосчастных оперов и одно — Разумовича.
После чего посмотрел на Черемушкина и сказал:
— Ну? Что с Валетом?
— Валет, он же Куарий Амбертович Гринбаум, он же Николай Альбертович Гриневский. Других данных нету, — отчеканил Черемушкин, понимая, что блокнот Берца Семендяеву показывать нельзя. Табу.
Откуда такая уверенность, Василий не знал. Сработала интуиция. Потом уже он понял, что никакая это не интуиция, а чистой воды запрет. Вот они — пять минут забвения в белом кресле. Всё не просто так.
— Откуда информация? — уточнил Семендяев.
— От Иеремии.
— Ещё кого-нибудь видел? — зевнув, спросил Семендяев.