— Нет, — отвечал Югэ, не взглянув на маркиза.
— Ведь не может же это быть несчастная любовь! Какой же грубиян, замеченный принцессой, не упал бы к её ногам, целуя складки её платья? Если бы я мог подумать, что подобное животное существует где-нибудь на свете, я бы отправился искать его повсюду и, как только бы нашел, вонзил бы ему шпагу в сердце!
— Надо, однако, и пожалеть бедных людей, убивать тут — уж слишком!
— Пожалеть такого бездельника! Эта милая, очаровательная принцесса хочет удалиться от света, запереться в своем замке, и даже намекнула мне, что втайне питает страшную мысль — похоронить свои прелести во мраке монастыря. Вот до какой крайности довело её несчастье! Клянусь, я не переживу отъезда моего идола…
— Что это? Как только ты не убиваешь ближнего, ты приносишь самого себя в жертву. Не лучше ли было бы заставить твое милое божество изменить свои планы?
— Ты говоришь, как Златоуст, и я подумаю, как в самом деле этого добиться. Могу я рассчитывать на твою помощь при случае?
— Разумеется!
Все время разговаривая, Югэ и его друг пришли наконец к графу де Колиньи и застали его сидящим с опущенной на руки головой перед тем самым столом с картами и планами, за которым его нашел Монтестрюк в первый раз.
Югэ представил маркиза де Сент-Эллиса и граф принял его, как старого знакомого. Он предложил обоим сесть возле него и сказал:
— Ах! Я нахожусь в очень затруднительном положении. Вы, верно, слышали оба, что император Леопольд обратился недавно к королю с просьбой о помощи?
— Против турок, — отвечал маркиз, — которые снова угрожают Вене, Германии и всему христианскому миру? Да, слышал.
— Только об этом все и говорят, — добавил Югэ.
— Вы знаете также, может быть, что в совете короля решено послать как можно скорее войска в Венгрию, чтобы отразить это вторжение?
— Я что-то слышал об этом, — отвечал маркиз, — но должен признаться, что одна принцесса с коралловыми губками…
— Ват дались ему эти сравнения! — проворчал Югэ.
— Так засела у меня в голове, что уж и места нет для турецкого султана, — докончил маркиз.
— Ну, — продолжал Колиньи, улыбнувшись, мне очень хотелось бы получить руководство этой экспедицией, вот я и изучаю внимательно все эти карты и планы, но не так легко мне будет устранить соперников!
— Разве это зависит не от одного короля? — спросил маркиз.
— Разумеется, да!
— Ну и что же? Разве вы не на самом лучшем счету у его величества? Я то уж очень хорошо знаю это, кажется… — продолжал Югэ.
— Согласен. Но рядом с королем есть посторонние, тайные влияния.
— Да, эти милые влияния, которые назывались Эгерией — в Риме, при царе Нуме, и Габриелью в Париже, при Генрихе V.
— А теперь называются герцогиней де Лавальер ил Олимпией Манчини — в Лувре при Людовике Х1V.
— А герцогиня де Лавальер поддерживает, говорят, герцога де Лафойяда.
— А королева двигает королем.
— Не считая, что против меня ещё принц Конде со своей партией.
— Гм! фаворитка и принц крови — этого слишком много для одного раза!
— О! Принц крови не тревожил бы меня, если бы он был один. Король его не любит. Между ними лежат воспоминания о Фронде, но вот Олимпию Манчини надо бы привлечь на свою сторону.
— Почему бы вам к ней не поехать? Почему не сказать ей: графиня! опасность грозит великой империи, даже больше — всему христианству, а его величество король Франции — старший сын церкви. Он посылает свое войско, чтобы отразить неверных и обеспечить спокойствие Европы. Этой армии нужен начальник храбрый, решительный, преданный, который посвятил бы всю жизнь торжеству правого дела. Меня хорошо знают и вся кровь моя принадлежит королю. Устройте так, графиня, чтобы честь командовать этой армией была предоставлена мне, а я клянусь вам, что употреблю все свое мужество, все усердие, чтобы покрыть новой славой корону его величества. Я встречу там победу или смерть!
— Браво, друг Монтестрюк, браво! — вскричал Колиньи. — Но чтоб говорить так с фавориткой, надо иметь ваш пламенный взор, ваш восторженный жест, ваш звучный голос, вашу молодость, наконец… Тогда, может быть, если бы у меня было все это, и бы решился попытать счастья… Но мой лоб покрыт морщинами, на лице печать забот и борьбы, в волосах пробилась седина, как же я могу надеяться, чтобы блестящая графиня Суассон приняла во мне участие?