— Граф де Монтестрюк, кажется, — отвечала она.
— Ах, графиня! — вскричала я, сложив руки. — Избави вас Бог когда-нибудь принимать его! Совсем нехороший человек — влюбленный, который только и делает, что вздыхает и сочиняет сонеты для своей красавицы. Рыцарь Круглого стола, герой верности!
— Что ты говоришь, Брискетта? — вскричала она.
— Истину, графиня, святую истину. Хоть бы все принцессы осаждали его своими сладкими улыбками, он на все будет отвечать одними дерзостями. Да и не знаю, заметит ли он вообще эти улыбки?
— Значит, просто — сам Амадис Гальский?
— Почти что так. Он никогда не обманет ту, которую любит, он сочтет за измену обратиться с самой невинной любезностью к другой женщине.
— А известно, кого он любит? — спросила она с легким оттенком неудовольствия.
— Никто и не подозревает… Глубочайшая тайна! Герцогини де Креки, де Сент-Альбан, де Шон… и сколько ещё других пробовали отвлечь его от его божества. Все напрасно, все их усилия пропали даром!
— Бог знает, что ты выдумываешь, Брискетта, — сказал Югэ.
— Подожди! Ты увидишь, что наши знатные дамы не так глупы. Как только я кончила эту тираду, графиня де Суассон нагнулась к зеркалу…
— После твоих рассказов мне почти хочется узнать его. Человек, так искренно влюбленный и сохраняющий такую фантастическую верность той, которую любит — ведь это большая редкость. Я, пожалуй, приму этого оригинала.
— А я именно на это и рассчитывала, Югэ… Разве когда-нибудь женщина могла устоять против любопытства, да ещё когда есть угроза её самолюбию!
— А когда, ты думаешь, прекрасная графиня даст мне аудиенцию? спросил Югэ, не удержавшись от смеха.
— Наверно скоро. Завтра, а, может быть, и сегодня же вечером.
— Ты думаешь?
— Она попалась на удочку, говорю я тебе. Пропади я пропадом, если её не мучает нетерпение испытать силу своих прелестей перед твоей неприступностью!
Брискетта отодвинула свое хорошенькое личико на вершок от лица Югэ.
— Сознайся сам, — продолжала она, — что для такой неопытной девушки я, право, недурно вела твои дела.
— Сознаюсь охотно.
— Но теперь не выдай же меня, ради Бога! Постарайся получше разыграть роль влюбленного.
— Это будет мне легко, — возразил Югэ с глубоким вздохом, — потому что ничто не заставит меня забыть ту, чей образ наполняет мое сердце.
— Что такое?
— Я говорю, что мне достаточно говорить просто и непринужденно, чтобы оставаться верным своей роли. Да! Твои рекомендации очень облегчат мне эту роль!
— Ты влюблен… искренно?
— Увы! Да.
— А! Изменник! И ты ничего не говорил об этом?
— Но судя по тому, как ты об этом говорила, я думал ты и сама знаешь.
— А кого это, позвольте узнать, вы так пламенно обожаете?
— Графиня де Монлюсон.
— Крестницу короля! Черт возьми! Граф де Монтестрюк вы высоко целите!
— Я только послушался твоего совета, Брискетта.
— В самом деле так, — продолжала она, рассмеявшись. Прости мне минуту неудовольствия при вести, что у тебя в сердце уже не я! Но теперь, когда её сиятельство обергофмейстерина королевы в таком именно расположении духа, в какое мне хотелось привести её, смотри — не поддавайся, ради Бога, стой крепко!
— Против чего?
— Как! Так молод еще, а при дворе! Но, дружок, ведь ты запретный плод для Олимпии! Понимаешь? Что ты такое в эту минуту, как не яблоко о двух ногах и без перьев. Зазевайся только — и тебя съедят живым.
— Ты меня пугаешь. И для этого ты так проворно взялась провести меня в рай?
— Иди теперь, и да руководит тобой сам дьявол!
Брискетта хотела уйти, Югэ удержал её и спросил:
— Ты забыла мне сказать, что ты здесь делаешь и чем ты считаешься при графине де Суассон?
Брискетта встала и отвечала важным тоном:
— Я состою при особе её сиятельства. Ты имеешь честь видеть перед собой её первую горничную, её доверенную горничную. — И, присевши низко, продолжала: — к вашим услугам, граф!
Все устроилось, как говорила Брискетта.
Она передала Югэ записку, в которой его извещали, что он будет принят в тот же вечер на игре у королевы, где он будет иметь честь представиться обергофмейстерине её величества. Маркиз де Сент-Эллис должен был только позвать его. Остальное пойдет само собой.
В назначанный час Монтестрюк явился на прием у королевы. Сперва он преклонился по всем правилам придворного этикета перед её королевским величеством, а вслед за тем Сент-Эллис подвел его к обергофмейстерине.