Результатом одного из моих весенних ангажементов того года стала запись в Мюнхене «Оберона» — оперы, в которой я никогда не выступал на сцене. Теноровая партия в ней вообще очень трудна, а полная драматизма виртуозная ария «От юных дней»* принадлежит к числу самых сложных номеров, которые мне когда-либо приходилось петь. Я впервые записывал немецкую оперу и впервые работал с великолепным, очень энергичным дирижером Рафаэлем Кубеликом. К сожалению, впоследствии судьба редко сводила нас.
В апреле я вернулся в «Ла Скала», чтобы выступать в «Дон Карлосе». Есть театры, где я не стал бы петь это великолепное произведение. Теноровая партия в нем требует многого от певца, но у публики большого энтузиазма не вызывает. Порой после спектакля, когда занавес опускается, я падаю духом, чувствуя равнодушие зрителей. Я считаю «Дон Карлоса» и «Отелло» величайшими творениями Верди, но тенорам (и мне в их числе) никуда не деться от того, что в «Дон Карлосе», после невероятно трудной арии в самом начале оперы, у главного героя нет больше ни одного сольного номера. Я часто спрашиваю себя, почему Верди не дал Дон Карлосу арию в том месте, где логика развития драмы требует этого, казалось бы, более всего — в начале сцены в тюрьме? Инфант переполнен чувством утраты своей возлюбленной Елизаветы, рушится его план спасения угнетенной Фландрии, развивается конфликт с отцом и возникает опасность предательства со стороны друга Родриго. И ведь Дон Карлос у Верди появляется в семи картинах из восьми. Будь тут еще одна ария, и роль стала бы для меня одной из самых любимых. Создавая образ, я ориентируюсь на пьесу Шиллера, которая послужила основой для либретто оперы. Дон Карлос не просто несчастный, непонятый человек, которого в опере принято представлять романтическим «тенором приятной наружности». Он слабовольный, нерешительный — таким его и надо показывать. В некоторых городах публика не желает видеть на сцене «деромантизированного» романтического тенора.
* Перевод дословный.— Прим. перев.
В таких случаях моя интерпретация роли и вся опера кажутся просто скучными. Но вот в «Ла Скала» и зрители, и критики поняли, что я пытаюсь сделать, поэтому их положительная реакция на мою трактовку была мне особенно приятна.
Ведущие партии в этой постановке исполняли Рита Орланди Маласпина, Ширли Верретт, Каппуччилли, Гяуров и Марти Тальвела. Судьба к тому же впервые свела меня здесь с дирижером Клаудио Аббадо. Хотя Клаудио предпочитает «чистое» исполнение вердиевских опер, настойчиво обращая внимание исполнителей на указания композитора, он позволяет певцам делать некоторые традиционно принятые отступления, если считает это обоснованным. Меня восхищает способ его работы с оркестром, особенно с музыкантами в «Скала», когда те выходят из повиновения. Чем больше они шумят, тем тише он с ними говорит и в конце концов вообще замолкает. Оркестранты тоже затихают, понимая, что репетиция не может продолжаться, пока не будет тишины. Аббадо никогда не играет на фортепиано, репетируя с певцами, хотя он потрясающий пианист. Однажды в Лондоне после концерта, которым он дирижировал и где солистом выступал пианист Мюррей Перайя, мы отправились в дом к нашим друзьям Норетте и Джону Лич. Там Клаудио, Мюррей и я, сменяя друг друга, в разных комбинациях играли четырехручные сонаты Моцарта. Я все время путал такты с паузами в своей партии, что, конечно, вызывало дружный смех. Но я отомстил им: дирижируя «Военным маршем» Шуберта, я устраивал всевозможные смены темпов раньше времени, а им волей-неволей приходилось мне подчиняться.
Когда мне исполнилось двадцать девять лет, я наконец дебютировал в городе, где родился. На сцене мадридского Театра сарсуэлы я впервые спел «Джоконду». Это был волнующий момент. После арии «Cielo e viar» («Небо и море») мне устроили такую громкую и восторженную овацию, что я не смог сдержаться и расплакался. Вскоре за арией, в дуэте с Лаурой, у тенора есть очень сложные фразы в неудобной тесситуре. Слезы мешали мне петь, но я все-таки взял себя в руки, и все обошлось.
В то время Мария Каллас обсуждала с фирмой «И-Эм-Ай» возможность записи «Травиаты». Я был претендентом на роль Альфреда. После того как была сделана проба, Каллас предложила мне встретиться. Мы с Мартой поехали из Мадрида в Париж, где сначала побывали у Марии дома на коктейле, а потом обедали вместе с ней и ее добрым другом из «И-Эм-Ай» Джоном Ковини в ресторане. Общаться с Каллас было чрезвычайно интересно, но в то же время и трудно. Рассказывая за столом о мадридской «Джоконде», я неосторожно упомянул об Анхелес Гулин, которая пела главную партию, и назвал ее прекрасным сопрано, после чего Мария заявила, что у нее пропадает желание петь, потому что вокруг совсем не осталось ни хороших дирижеров, ни хороших режиссеров, ни хороших певцов. Я, рассмеявшись, ответил: «Спасибо, Мария». Атмосфера разрядилась, как только мы перестали говорить об опере. Каллас стала простой и естественной. Мы рассказывали друг другу разные истории и прекрасно провели время. Но вот проект записи «Травиаты» так и не был реализован. Позже я предполагал петь с Каллас в «Федоре» Джордано, но из этого тоже ничего не вышло. Конечно, «Федора» получилась бы у нее хорошо, но она была полна решимости вернуться на сцену после столь долгого перерыва только с партиями Нормы и Виолетты, а в этих ролях ей, к сожалению, пришлось соперничать с собою прежней. Когда Джон Тули пригласил ее в «Ковент-Гарден» петь Сантуццу, она пожелала выступить там еще и в роли Недды. Однако эти планы тоже не осуществились. Мне очень жаль, что я так никогда и не работал с Каллас.
В честь двухсотлетия со дня рождения Бетховена в римском соборе святого Петра в 1970 году состоялось исполнение «Missa Solemnis», на котором присутствовал папа Павел VI. Я счастлив был участвовать в этом действе вместе с Ингрид Бьонер, Кристой Людвиг и Куртом Моллем. Вольфганг Заваллиш дирижировал великолепно, а постановщиком был Франко Дзеффирелли. Меня глубоко взволновала возможность увидеть папу и петь в его присутствии, хотя, честно говоря, из пяти человек, сменившихся в течение моей жизни на этом духовном посту, мне больше нравились Иоанн XXIII и два Иоанна Павла.
Тем же летом, вернувшись в Верону, я пел «Манон Леско» с Магдой Оливеро, оперный дебют которой состоялся за восемь лет до моего рождения. Несмотря на это она выглядела так молодо, что публика просто с ума сходила от восторга. После одного из спектаклей зрители сидевшие в той части амфитеатра, что расположена близко к сцене, аплодируя, бросились к нам с криками благодарности, и мы не знали, то ли раскланиваться, то ли носить ноги — казалось, толпа раздавит нас! Декорации для спектакля сделали самые правдоподобные, и корабль в третьем акте был таким огромным, что когда Капитан велел мне подниматься на борт после моей фразы «О, если вы хоть раз любили», то я должен был по-настоящему бежать, чтобы успеть на него забраться.
Мне кажется, лучшей акустики, чем в Вероне, нет. Может сложиться впечатление, что при невероятных размерах веронского амфитеатра (а там ведь еще и небо над головой вместо купола) голоса певцов будут звучать не громче мышиного писка. Вовсе нет. Более того, я нигде и никогда не чувствовал себя в вокале более уверенно, чем в Вероне. Возможно, приподнятое настроение как раз и возникает там от пения на открытом воздухе, благодаря самой атмосфере этого огромного древнего сооружения и ощущению глубины его исторических традиций. Условия веронской «Арены» как нельзя лучше соответствуют духу таких арий, как «Спать нельзя нам»* и «В небе звезды горели»**. Когда поешь их там, то испытываешь истинное наслаждение.
В конце того же лета я записывал «Дон Карлоса» с Джулини. Тогда все знатоки еще помнили знаменитую постановку этой оперы, осуществленную Джулини в «Ковент-Гарден» двенадцатью годами раньше. В ней были заняты Гре Брувенстийн, Федора Барбьери, Джон Викерс, Тито Гобби и Борис Христов. У лондонской публики долгая память, и мне лестно было узнать, что некоторые проходные спектакли, в которых я раньше участвовал, не забыты зрителями. Но, как известно, сравнения с прошлым неточны, а зачастую и несправедливы. Я глубоко убежден, что наша запись «Дон Карлоса» (с Кабалье, Верретт, Милнзом и Раймонди) принадлежит к числу классических. Во время работы над записью