Лондонская Королевская опера вне всякого сомнения является одним из самых дружелюбных театров мира. Каждый ее сотрудник, от рабочего сцены и телефониста до верхов администрации, стремится сделать все возможное, чтобы облегчить жизнь исполнителям. Вежливость сотрудников театра, их готовность помочь вам поразительны и высоко ценятся руководством. Атмосфера в «Метрополитен», как я уже говорил, тоже дружелюбная, но сам театр настолько огромен, что я до сих пор не знаком даже с половиной его работников. А «Ковент-Гарден» относительно небольшой театр, и в нем царит почти домашний уют.
Перед дебютом в «Ковент-Гарден» я уже пел во многих ведущих театрах мира, поэтому самым большим сюрпризом для меня стал вид гримуборной с открытыми радиаторами отопления и старой меблировкой. В 1982 году театр был отремонтирован и расширен в соответствии с современными требованиями. Нынешние гримерные, хотя и не отличаются роскошеством, значительно лучше прежних. Однако самым главным нововведением стало устройство большого репетиционного зала, благодаря чему теперь нет надобности ходить по длинному переходу, который соединяет старое здание театра со стоящим в стороне от него Центром оперы, где раньше проводилась большая часть репетиций. У хора теперь тоже есть подходящий зал, лучше функционируют вспомогательные службы, но обновление театра еще продолжается.
В 1971 году, как раз за год до моего первого выступления в «Ковент-Гарден», руководство театром перешло от сэра Дэвида Уэбстера к сэру Джону Тули — человеку, который заботится не только о процветании театра, но и о добром здравии его артистов. Он не просто в совершенстве знает свое дело, уделяя внимание всем текущим проблемам, но и пытается присутствовать почти на всех спектаклях, а если на каком-то не может быть, то заранее предупреждает об этом исполнителей и объясняет причины своего отсутствия. Ни один директор театра не посетил столько спектаклей с моим участием, на скольких побывал Тули.
Несколько лет назад меня три или четыре месяца мучил трахеит. Я продолжал петь, но из-за болезни делал это с трудом и поэтому отказался от некоторых спектаклей в Вене и Нью-Йорке. Я еще недостаточно хорошо себя чувствовал, когда подошел срок назначенного ранее выступления в «Риголетто» на сцене «Ковент-Гарден». Сэру Джону я откровенно объяснил ситуацию. Вряд ли кто-либо еще смог бы понять меня лучше. Найдется немало театральных деятелей, которые сделали бы из этого трагедию, обязательно попытались бы дать мне понять, какое огромное чувство вины я должен испытывать, поскольку, если я не буду петь, весь спектакль просто разрушится. Сэр Джон не стал даже заводить речь о том, что, мол, посмотрим, каким будет мое самочувствие перед спектаклем. Он знал, что я никогда не отказывался от выступлений в «Ковент-Гарден» и, коли уж прошу отменить спектакль, значит, на то есть действительно серьезные причины. Тули освободил меня от контракта без всяких осложнений. Он достаточно хорошо понимает, что для успешного ведения дел в театре необходимы долгие и прочные связи с певцами, а не только волнения по поводу завтрашнего спектакля. Публика, конечно, не любит, когда объявленный в афише исполнитель не выходит на сцену, но это вовсе не означает, будто она не понимает, что в жизни случается всякое. Оперный шедевр остается совершенным сценическим произведением независимо от того, поют в нем мистер X и миссис Y или нет, а певец, который думает, что та или иная опера является его «собственностью», отдает себя во власть иллюзий.
Лондонские любители оперы не всегда аплодируют после окончания той или иной арии, потому что не хотят прерывать течение музыки и развитие действия, но зато с большим энтузиазмом выражают свою поддержку исполнителям после завершения акта и всего спектакля. В моем репертуаре есть только одна опера, которую я не хотел бы петь в «Ковент-Гарден»,— «Трубадур». В большинстве театров после романса Манрико, если уж я спел его хорошо, публика дарит мне, аплодируя, несколько минут, в которые можно перевести дыхание перед началом следующей короткой сцены — она заканчивается убийственно трудной кабалеттой. В Королевской опере я вряд ли могу рассчитывать на передышку, если, конечно, не объявлю перед началом спектакля: «Леди и джентльмены! Чувствуйте себя раскованнее и не стесняйтесь аплодировать мне после романса!»
ПЛАСИДО ДОМИНГО НА ФОТОГРАФИЯХ
ОПЕРНЫЕ ТЕАТРЫ И АЭРОПОРТЫ (1972-1975)
Первая половина 1972 года оказалась одним из наиболее насыщенных периодов моей творческой жизни. В январе, например, за три недели я появился на оперной сцене пять раз в пяти разных операх, к тому же в городах, где до этого не пел. Вот список этих выступлений: «Лючия» в Пьяченце, «Эрнани» в Амстердаме, «Богема» в Мюнхене (здесь я давал концерт, но в опере до сих пор не пел), «Бал-маскарад» в Мантуе и «Тоска» в Турине. А уже дней через двадцать состоялся мой югославский дебют в «Тоске» на сцене Белградской оперы. Но и это еще не все: вместе с Мартиной Арройо я принял участие в благотворительном концерте в Центре имени Кеннеди в Вашингтоне, затем пел в специальных представлениях «Аиды» в «Ла Скала» — они были приурочены к столетнему юбилею миланской премьеры оперы. В апреле «Мет» чествовала Рудольфа Бинга, и в заключительном гала-концерте мы с Кабалье спели дуэт из «Манон Леско». Корелли, Паваротти, Прайс, Сьепи, Сазерленд, Нильсон, Викерс, Ризанек, Таккер — вот далеко не полный перечень певцов, которые тоже участвовали в этом концерте.
В конце июня в Гамбурге перед вечерним представлением, где давались «Сельская честь» и «Паяцы», со мной произошел очень неприятный случай. Когда я приехал в театр, гример еще не появлялся, а поскольку погода была прекрасной, я прямо в комнатных туфлях вышел погулять в театральный дворик. Там играли в футбол, я не мог удержаться и присоединился к играющим. Довольно сильно ударил по мячу, левая нога неловко скользнула, и я со всего размаха упал на спину. В ту же секунду — это случилось второй раз в моей жизни — мне показалось, что я умираю (первый раз я испытал подобное чувство, когда чуть не утонул в Тель-Авиве). Я не мог вздохнуть, не мог произнести ни одного слова — только лежал, делая какие-то странные гримасы. Все решили, что я валяю дурака. Наконец я собрался с силами и прошептал: «Доктора». Карета «скорой помощи» приехала мгновенно, и меня (в сопровождении Марианны и Джерарда Симон) отправили в какую-то клинику. Там находилось множество пациентов, все они были жертвами несчастных случаев, выглядели ужасно, так что все вместе это производило впечатление кошмара. Постепенно ко мне стали возвращаться силы, и я забеспокоился о судьбе спектакля. Объяснил врачам, что мне необходимо вернуться в театр. Они настаивали на рентгене, других обследованиях, но я требовал, чтобы меня немедленно отпустили в театр. В конце концов меня заставили подписать какую-то бумагу — там значилось, что я покидаю клинику по собственному желанию и несу ответственность за все возможные последствия. Я вернулся в театр и спел в обеих операх, не сделав по сцене ни шагу. К счастью, я успел в Барселону вовремя: Марта увидела меня до того, как доброжелатели позвонили ей и сообщили о случившемся. Пришлось все же пару дней полежать. А через три дня я уже пел «Кармен».
Мой аргентинский дебют состоялся в 1972 году. В июле я прилетел в Буэнос-Айрес, чтобы выступить в «Силе судьбы»; моими партнерами были Мартина Арройо, Джанпьеро Мастромеи, Бональдо Джайотти и Ренато Чезари. Дирижировал оперой Фернандо Превитали. Буэнос-Айрес исключительно привлекательный город, определенно французский по стилю, хотя большая часть его жителей по происхождению испанцы или итальянцы. Театр «Колон» — один из самых красивых и наиболее совершенных в акустическом отношении оперных театров мира. Красоте здания соответствуют прекрасные хор и оркестр. «Колон» во всем сохранил великие театральные традиции XIX века. Если певцу, скажем, потребуется новый парик или особые туфли, соответствующая служба доставит их в течение суток, и, можете не сомневаться, все это будет высочайшего качества. Оперные слушатели всех стран сильно проигрывают в сравнении с аргентинцами, с их бурным энтузиазмом. Публика в «Колоне», как в «Ла Скала», очень понимающая, но в то же время сердечная, и если уж вас принимают восторженно, то это особенно дорого. Мы, исполнители, всегда чувствуем здесь по-настоящему горячий прием.