— Не замерзла? — услышала я голос Вадима.
Он подошел и обнял меня за плечи, обнял так, словно это было привычным жестом, как будто он обнимал меня так всегда, много раз, приезжая домой по вечерам.
— Тебе понравился наш скромный праздник?
— Очень, — улыбаясь своим мыслям, тихо ответила я.
— А мои друзья?
— Тоже. — На моем лице блуждала счастливая улыбка, но он не мог ее видеть в темноте.
— А Настя тебе нравится?
— Очень.
— А я?
Это он прошептал уже губы в губы, и так же, не отстраняясь, я выдохнула:
— Тоже…
От его поцелуя мне захотелось плакать. Я думаю, это было от переполнявших меня чувств, но получалось, что все же от поцелуя. Он, наверное, почувствовал это, потому что целовал меня снова и снова, и от его поцелуев, как тогда на балконе, кружилась голова и немели ноги. Потом мы сидели на скамейке. Вадим обнимал меня за плечи, и мне было хорошо и спокойно с ним. Нас никто не искал. Мы просто сидели и молчали, и это были самые прекрасные минуты в моей жизни.
— Ты останешься? — спросил Вадим.
Я не успела ответить, потому что из кустов рядом с домом вылезла Настя.
— Саша, оставайся, пожалуйста! — заныла она и, присев с другой стороны, положила голову мне на колени. — Будем спать вместе, как тогда!
— Это неудобно, Настя, — ответила я, поглаживая ее густые волосы.
— Пап, ну что ты молчишь! — снова стала ныть моя мартышка.
— Настя, ты мне обещала! — напомнила я, сердито пригрозив ей.
— Оставайся, Саша, — глухо проговорил Вадим, — ты нужна нам.
— Папа тебя любит, — подала голос с моих колен Настя.
— Настя!
— Я тебя люблю, — сказал Вадим и, как она, склонил голову мне на грудь.
Я была так взволнованна, что не могла ничего сказать, только гладила эти две лохматые головы, склоненные ко мне в поисках счастья.
А потом подумала: а может быть, это и есть она — моя стая летучих обезьян…
Голос
рассказ
Так пел ее голос, летящий в купол.
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
Вера училась в детдоме. Нет, она попала туда не брошенная нерадивыми родителями и не по причине полного сиротства. Определила ее туда бабка в восемь лет. До этого времени она исправно исполняла материнские обязанности, так как Верина мама умерла, когда девочке было меньше года. Отца у Веры не было. Просто не было — и все. Мама в юности уехала на молодежную стройку, за романтикой. Там родила, а замуж не вышла. Вернулась к матери с ребенком на руках, потому что заболела — дали инвалидность. Какая уж тут стройка! Но и дома долго не протянула. Вот и осталась Вера на руках у бабушки.
Бабушке было за шестьдесят, мама была ее вторым и поздним ребенком. Старший сын жил в далеком Владивостоке и никогда не приезжал. Пока Вера не пошла в школу, бабушка справлялась. А потом деньги, каторжным трудом заработанные мамой на стройке, кончились, пенсия была маленькая, а тут еще всякие старческие недуги стали одолевать. Жили они в большой комнате, в коммуналке, с соседями. Но комната находилась выше остальных, как бы на чердаке. Из длинного коридора, куда выходили двери комнат соседей, а также в кухню и в туалет с ванной, нужно было подняться по лестнице — и вот тебе комната: большая, светлая. Потолки — высоченные, три окна во всю стену и потолок скруглен, как купол. Келья — не келья, дворец — не дворец.
Вере очень нравилось находиться в ней. Мебели мало: диван, стол, кровать, пара стульев, пестрый коврик да картина с мишками «Утро в лесу». Люстра под самым потолком, вечно пыльная, ну-ка достань ее на четырехметровой высоте!
Но все равно комната всегда казалась чистой — светлые, чуть желтоватые стены, арочные окна полураскрыты, за ними кудрявая зелень деревьев и косые лучи солнца. А звук какой! Стоит запеть — и голос летит чистым звуком по сводам, разливается немолкнущим эхом и не ломается, а растекается нежным и долгим звоном. Может, потому Вера и стала петь. Крикнула что-то и влюбилась в это эхо. Стала петь все подряд, да так звонко и чисто, что бабуля только диву давалась.
— Художники у нас в роду водились, но певцы?
А Вера пела все подряд. Даже чаще не пела, а так — стихи нараспев читала. Возьмет, к примеру, томик русских поэтов — и читает-распевает на любой мотив, а эхо вторит ей, и голос летит-летит и не останавливается, не пропадает, а растет, музыкой наливается. Никому ее песни не мешали. Дом старый, стены толстые, третий этаж почти под крышей. А если окна закрыть, ни звука не просачивается. Полетает голос, полетает под сводами от стены к стене и медленно умолкнет.